Трудности перевода

Сын все полтора года, каждый день и каждую минуту думал о том, что это я его сдала в детдом. И очень удивился, когда я сказала, что нет

Часть 2. Трудности перевода

Читать все записи в блоге Натальи

Есть вещи, которые я не расскажу своему сыну. Например, что в тот момент, когда мы с ним пошли гулять в его детском доме, и он держал за руку моего мужа, то на меня поднял долгий и тяжелый взгляд. Взрослый очень, серьезный.

Я не поняла этот взгляд в тот момент, но он показался мне очень важным. Оказалось, важный он был настолько, что как только я смогла правильно его интерпретировать, через полтора года, только с этого момента у моего сына появилась мама.

Не расскажу также о том, что помню каждый шаг, который я шла по коридору, от кабинета заведующей, где нам отдали медицинскую карту и личное дело, мимо детских шкафчиков, видела, как сына одевают в его новую, свежепривезенную одежду, и он повернут ко мне спиной. Как весело рассказывают о том, что он поедет сейчас на красивой машине, в дом.

И тут они говорят жуткую фразу, которая перечеркнула вообще все. Тети, с которыми мой сын жил целых три месяца, говорят: «Собирайся, за тобой приехала мама».

И помню как сын, до этой фразы счастливо улыбающийся и предвкушающий увлекательную поездку на большой и яркой машине, поворачивается, находит взглядом меня, и как у него сползает с лица улыбка.

Уезжал он в слезах.

Кстати, Школа приемных родителей нам обещала месяц, когда ребенок будет стараться понравиться родителям.

У нас этого месяца не было ни дня.

Ни минуты.

Еще я не расскажу ему о том, что когда через месяц нашей новой жизни мы с ним были вдвоем, сын сидел на моих руках, я его обняла, и он вцепился ногтями и зубами в мои руки, и разодрал их до крови.

Вообще, эти полтора года я ходила в одежде с длинными рукавами независимо от времени года. И да, момент, когда нужно подстригать ногти я узнавала по следу, оставляемому на моих руках.

Не расскажу о том, что когда мы с ним были в больнице и отходили после операции, то спать мне приходилось в коридоре на диванчике.
Потому что он даже во сне бил ногами, руками до тех пор, пока я не уйду. И орал. Палаты не были отдельными.

Не расскажу так же и о том, что когда мы ехали в одной машине с моими родителями, то ехать друг от друга нам с сыном приходилось максимально далеко.

Если я была неосторожна, и он мог до меня дотянуться, то пяткой ботинка обязательно в меня прилетит. И укусит. И вырвет клок волос. Вообще, он много за это времени выдрал моих волос, да.

Так как машина была на тот момент только у моих родителей, а сын требовал наблюдения у врачей, то поездили на заднем кресле мы с ним много.

Не расскажу о том, что в автобусе с ним ехать было еще хуже. К тому, что он не давал себя взять за руку, дрался, кричал, добавлялось еще то, что он падал на пол автобуса, и успевал облизать пол и сидения. В любую погоду.

Еще не расскажу о том, что когда сын видел меня в дверном проеме, проходящей мимо комнаты, где в данную минуту он был, то в меня обязательно летело то, что было в его доступе. Игрушки, книжки, еда, иногда стул. И довольно часто он говорил, что хотел бы, чтобы меня с ним не было.

Нет, он не говорил: «Отвезите меня обратно». Он говорил: «Я хочу, чтобы ты уехала от нас, хочу жить с дедушкой, бабушкой, и папой, но тебя я рядом видеть не хочу с нами».

Еще не расскажу что однажды, когда у нас был накрыт стол и мы готовились обедать, на столе были ножи, к счастью столовые, и сын взял один из этих ножей и воткнул мне в спину, сказав, что не хотел бы, чтобы я жила с ним. С ними.

В какой момент это все прошло?

В один день.

Через полтора года, когда сыну было три с половиной, и мы не пошли с ним в садик, я прочитала ему замечательную книгу Ольги Неупокоевой и Лилии Пушковой «Как я узнал, что у меня две мамы».

Не столько сама книга произвела впечатление, потому что он знал, что он приемный сын, но что у него две мамы, он не понимал. Для него откровение было то, что у него была еще одна мама.

Понимаете, он все полтора года, каждый день и каждую минуту думал о том, что это я его сдала в детдом. Он так и спросил: «А разве не ты меня отдала в детский дом?» И очень удивился, когда я сказала, что нет.

В тот день никаких изменений не было, видимо, он переваривал информацию, но на следующий день утром он меня принял.

И уже нашлись вещи, которые я готова ему была бы рассказать.

Как мы с ним учили цвета и счет по машинам. Вот черная машина, вот две белых.

Что первые дни, когда он у нас стал жить, то к дедушкиным вещам относился настолько благоговейно, что носил как величайшую ценность. Он очень дорожил тем, что у него есть дедушка.

Что он в два года мог по три-четыре часа читать подряд. Что когда мы переехали в квартиру с неудачной соседкой, которая стала ломиться в двери, потому что мы, по незнанию, закрыли замок общей двери, сын от страха, что его заберут, ведь соседка там за дверью кричала, шумела, посинел. Он был в жуткой истерике, прижимался ко мне со словами: «Не открывай дверь!» Видимо, когда его забирали от мамы, это тоже было очень эмоционально.

Что он очень любил гулять в парке около дома и с удовольствием рассматривал всех бабочек, жучков и пауков, которые нам встречались по дороге.

Что брал палку в руки, говорил что он полицейский и будет защищать страну и маму от врагов. Не знаю, правда, какие враги были у мамы, но было приятно, что уж скрывать. Последовательность и именно такая, сначала страна, потом мама.

Что он срывал цветочки во дворе со словами, что это подарок бабушке и маме. И расстраивался иногда, если не находил красивый цветок.

Что однажды стал трогать мое лицо, я ожидала от него боли, а он просто потрогал и заулыбался. Это было очень волнительно.

Еще он очень любил помогать готовить. Например, нарезать салат. Давали ему пластмассовый нож, какую-нибудь вкусную морковку или картошку, вареные, и он их нарезал. Если получалось, то кубиками. Кубики ему нравилось больше. Но и треугольники в своем исполнении он так же методично уплетал.

Ему нравилось петь. Нравится до сих пор, он вообще очень постоянен в своих предпочтениях. Когда он не читал, не ел, не гулял, то он пел. И когда ел, и когда гулял тоже.

Еще он не принимал участия практически ни в каких мероприятиях среди других детей, но всегда внимательно смотрел. Очень пристально, и мог до бесконечности созерцать действительность, как другие дети играют и общаются между собой и с родителями. И повторял. Даже мимику.

Он не умел играть, забыл, видимо. Не мог катать машинки. Мы с другой мамой на детской площадке в течение двух недель показывали ему, как катается машинка. И через две недели он понял и сам стал катать. Был очень счастлив, что у него получилось.

И как первые две недели дома он не чувствовал боли. Схватился за радиатор и какое-то время его держал. Я даже потрогала, может, там вода холодная. Нет, горячая.

А еще хотелось бы ему рассказать, как однажды мне в очередной раз стали рассказывать про достижения племянницы мужа, которая на полгода старше моего сына, и очень отчетливо помню момент, когда я поняла, что как бы лучше и быстрее не получалось у той, другой девочки, мой сын, у которого не было той стартовой площадки и тех условий для развития, понятно, проигрывал. Однако он был для меня в разы дороже.

И все те достижения что были у чужой девочки, они так и остались достижениями чужой девочки. А то что сын в три года стал кубики выставлять не горизонтально, а вертикально, это был прогресс гораздо больше и важнее для меня, чем то, что та, чужая девочка, в три года уже начала изучать буквы.

Вот, возможно с этого момента, который был через несколько месяцев после того, как наша семья стала больше, я и поняла, что люблю его, каким бы он ни был.

Я обнимала его и говорила, даже если ты меня не любишь, я-то тебя все равно люблю, и этого вполне хватит. Он слушал.

Говорила, что как бы плохо он себя не вел, я все равно его люблю. И он слушал.

И через полтора года он поверил.

ПОМОЧЬ ДЕТЯМ-СИРОТАМ