Юлия Павлюченкова: «Самое главное — дуxовное родство с детьми»

У Юлии Павлюченковой – 11 детей. 4 родных и 7 приемных. Но Юлия и ее муж Николай убеждены: не кровное родство, а духовное является определяющим.

Юлия Павлюченкова — мама — кандидат политических наук,  член Межсоборного Присутствия Русской Православной Церкви,  Председатель Правления Православного благотворительного Фонда «Хочу Верить», координатор  проекта «Православный продукт», автор и ведущая программ на православной радиостанции «Радонеж».

Николай Казаков – папа — офицер, военнослужащий, инструктор по физической подготовке. Неоднократный призер различных соревнований.

Взял замуж с четырьмя детьми, —  по благословению батюшки Илия. Когда мне рассказывают про любовь с первого взгляда, я говорю, что так наверно тоже бывает, но по благословению батюшки можно жить счастливо. Помню, мы стоим во дворе монастыря, звоню своей маме и говорю ей: «Я женюсь. Хорошая девочка — Юля, у нее четверо детей».

С моей мамой  Юля познакомилась на свадьбе. Мама сразу сказала, что будет ее союзником. С  Юлей  у нас родилось трое детей: Коля, Аня и Саша. Сейчас Коле — шесть с половиной, Ане — четыре с половиной, Саше — 2 года. Старшему Даниле, сыну Юли -14. Еще у нас есть приемные дети, все вместе мы – большая дружная семья.

История нашей семьи – история каждого ребенка

Вся сложность описания семьи и семейной истории заключается в том, что наша семья не создавалась традиционно, по общепринятым законам и правилам – познакомились, встречались, поженились, родились дети… чтобы рассказать о семье, надо рассказать о  каждом ребенке, его историю попадания в нашу семью и предысторию, только тогда картинка будет полной.

Наша семья как мозаика собиралась не один год, и из очень разных паззлов, иногда даже прямо противоположных. Мы приняли решение описать историю или правильнее зарисовки из жизни, каждого члена нашей семьи, надеюсь, это позволит и вам лучше сориентироваться.

Военно-монастырская закалка

Еще студенткой работала в пресс-службе миротворческого корпуса. В период военного конфликта в Чечне возила из Москвы на передовую солдатам продукты, одежду книги. А еще привозила священников, чтобы крестили ребят. Родители пытались меня отговорить,  но не смогли. Я считала, что должна помогать, быть полезной. После войны вернулась домой.

Оказалось, что многие  бывшие одноклассники, соседи, друзья стали наркозависимыми. Кто-то сидел на игле, кто-то уже умер. Я поехала в офис Международной ассоциации по борьбе с наркоманией и наркобизнесом, зашла к директору и сказала  — буду у вас работать. В итоге, отправили создавать приют для  наркозависимых девочек в город Малоярославец Калужской области, в Свято-Никольский Черноострожский  женский монастырь.

Матушка Николая — настоятельница обители, можно сказать, сделала все для моего воцерковления. До сих пор благодарна ей. В монастыре мне не делали поблажек. Я  как послушница была на полноценном монастырском послушании. Научилась мыть огромные жирные котлы холодной водой с горчицей, доить коров.

Вообще монастырская жизнь прививает особенное отношение к труду. Сейчас мои дети делают по дому все. Парни должны уметь все делать по дому, пользоваться  молотком и пилой, если надо возить тачки с песком, клеить обои, монтировать розетки, то есть  не бояться работы.

Почему я стала брать приемных детей

На этот вопрос сложно ответить однозначно. Еще когда училась в школе, наш 4 «а» класс взял шефство над детским домом неподалеку от школы. Мы ходили к малышам, играли и гуляли с ними. Мне очень понравился мальчик Ванечка с большими голубыми глазами. Ему было 5 лет. Я думала, что если  приведу его домой, мама его увидит и оставит жить с нами. Однажды я так и сделала — на прогулке сбежала с ним через дырку в заборе. Привела к маме. Но мама была в декретном отпуске с грудным ребенком — моим младшим братом. И брать Ваню не согласилась, отправила нас с ним обратно. Тогда это было крахом всех моих представлений о маме, вообще о жизни. Помню, как мы с Ваней  плакали у детдомовского забора, я уверяла его, что вырасту, приду и заберу его домой…

Наташа и Люба

Когда кровному сыну Даниле было 9 месяцев, мы с мужем  поехали в Смоленскую область на выходные к дальним родственникам. Кто-то из родных работал в детском доме. В детдом мы пришли во время завтрака. 1999 год. Детям давали чай и хлеб с жареным луком. Воспитатели объяснили: нет бюджета. Сирот кормят деревенские: кто что принесет. Малыши были одеты в какие-то жуткие отрепья.

В общем, оттуда мы уехали с 8-летней Наташей. Ее мама работала дояркой, выпивала, папа был неизвестен. Вопросы опеки тогда решались проще. Нам отдали девочку, с собой положили консервов.

Прошел год. Наташа прекрасно прижилась у нас в семье. Правда, не называла меня мамой. Может, потому что мне в то время было 22 года. Но в разговоре обо мне  с другими людьми называла именно «мама». Наташа просила забрать из детдома ее младшую сестренку Любу.  Мы ее забрали. Ей было 6,5 лет. Наташа росла послушной девочкой, она уже окончила школу, институт, вышла замуж, работает.

Люба, в отличие от старшей сестры, бывало, и дралась, и воровала, но тогда мне казалось, что она просто не осознает границ. И мы ей объясняли эти границы, объясняли, как себя вести. Серьезных проблем с девочками не было. Когда Любе исполнилось 17, до окончания школы оставалось полгода, она заявила, что влюбилась и уходит жить к парню — Максиму. А у нас семья традиционная, православная, с жесткими моральными принципами.

Любовь — замечательно, мальчик Максим — отличный. Окончи школу — и женитесь. Примерно так мы объяснили с мужем свою позицию Любе. А она убежала из дома  к Максиму. Переживали тогда все. Нервов потрепали немало. Вернули домой.

В общем, Люба закончила школу, поступила в университет на факультет педагогики, вышла замуж за Максима, родила двойню — Вику и Катю. Единственное, я жалею, что Люба бросила  университет, из нее получился бы отличный профессиональный педагог.

Наташе сейчас — 27, Любе — 23 года.

Дима

Когда уже было трое детей, не стало мужа. Я не спешила выходить замуж, жила одна с детьми. Однажды мы отдыхали на Украине и встретили мальчика, который попрошайничал. Он рассказал нам, что его мама пьет, а у него еще два брата,  им 3 и 2 года, а ему скоро 7, но он должен добывать еду для всей семьи. Мы все поехали к нему домой. Мазанка с глиняными полами, на кровати лежат котята, щенята, пьяная мама и  два сопливых малыша. И все они ждали мальчика, который придет и  покормит их.

Мы поговорили с мамой, ее было бесконечно жаль, но всем было понятно, что дальше так  продолжаться не может, Диме надо идти в школу. Зашли в органы опеки, подписали бумаги. Приехали домой — в Россию. Но оказалось, что предстоит пройти еще немало процедур, чтобы мальчик получил российское гражданство и регистрацию в Москве, смог официально быть оформленным  в школу.

Слава Богу, были друзья, выстроенные отношения с органами опеки. Три с половиной года я оформляла документы на ребенка, пять раз ездила на Украину. Участвовала в суде, подписывала документы. Много сил времени  и средств я на это потратила.

Но эти проблемы решились. А еще были проблемы в том, что у мальчика была психологическая травма. В конфликтах он замыкался в себе и мог не говорить несколько дней, отказывался от еды. Мы возили его к разным врачам, все они говорили: нормальный мальчик.

Мы нашли школу, где было мало детей, где были учителя и священники, готовые помочь. Они долго и терпеливо объясняли Диме разницу русского и украинского языков. Рассказывали 8-летнему мальчику о цветах, временах года, терпели его склонность к замкнутости.

Его «прорвало» в 6-ом классе. Диму поставили помогать на животноводческий комплекс (школа за городом). Он стал ухаживать за лошадьми, собаками и коровами, научился быть сильным и добрым. И еще он научился плакать. Понял, что можно быть самим собой.

Он почувствовал, что сверхзабота, которую он выполнял в детстве по отношению к матери и братьям, теперь нужна животным. Тогда он стал учиться, сам стал читать книги. С упоением наверстывал то, в чем отстал от сверстников.  В помощь ему мы нанимали репетиторов, психологов.

В этом году Диме исполнится  — 21 год, недавно ушел на самостоятельное проживание, но каждый вечер звонит, и на выходные приезжает к нам. Окончил топливно-энергетический колледж по специальности теплотехник-электрик. Три года будет работать в  компании, которая его обучала. Хочет открыть фермерское хозяйство, мечтает жить за городом.

Максим

Я была беременной, мой муж Николай лег в больницу с одним из наших малышей. Там  к Николаю подошел мальчик, стал расспрашивать: «А это ваш сын? А у вас есть еще дети? И жена есть?  И у вас дружная семья?»  Мальчик назвался Максимом и сказал, что живет в детдоме, мечтает жить в семье, стал просить, чтобы Николай его забрал  домой.

Муж сказал, что посоветуется с женой. Позвонил мне, попросил приехать в больницу. Я испугалась: что случилось? А муж еще предложил заранее купить игрушки. Врать Николай не умеет, рассказал мне все заранее. Приехали, увидели Максима. Мальчик потом рассказывал, что когда увидел Николая, сразу понял, что сможет уговорить этого дядю забрать его к себе.

А вот когда увидел маму, подумал, что сейчас с легкостью «пролетит». Максим — уникальный. Будучи оставленным своей биологической мамой еще в роддоме, он научился выживать. Максим любого человека видит и делает свое представление о нем секунд за 15. Он знает как себя вести, как себя вести не надо, как смотреть глаза, что и как говорить.

Мы тогда сразу решили его забрать, поехали в детдом. У мальчика был статус — умственно отсталый. Оказывается, в  нашем государстве ребенок со статусом обходится выгоднее для соцучреждений. Любой детдом, школа-интернат получает дотации в разы больше на такого ребенка, чем на ребенка без подобного статуса. Этим детям списочно присваивается статус, полагаются рецептурные лекарства. Куда они деваются? Неужели их дают детям, которым статус поставили зря? Это ли не преступление? У нас было множество вопросов. Мы прошли комиссии, психиатров и сняли статус у Максима. Хотя нам все говорили: оставляйте статус, будете 10 тыс. рублей дополнительно получать!

Сейчас Максим сдает экзамены в  кадетский корпус.  Ему 15 лет. Это — его инициатива. Я считаю, что детдомовские дети слишком много жили без семьи. И не хотела бы, чтобы он шел в кадеты, потому что это предполагает некоторую оторванность от дома, но Максим мечтает о военной карьере — хочет быть как папа.  А папа у нас и военный, и тренер по рукопашному бою и по борьбе, обучает сотрудников и воспитывает  молодое пополнение. Максим ходит на секцию греко-римской борьбы. Его тренер говорит, что дети, которые занимаются уже по 2-3 года, не обладают таким рвением, как Максим. А он стремится к победе изо всех сил.

Еще Максим алтарничает — помогает на богослужениях. В храме он преображается, становится похожим на ангела. Когда ему исполнилось 14, Максим сам пошел  в органы опеки, попросил поменять фамилию и отчество на папину — чтобы все было так, как должно быть у родного сына.

Леша, Сережа и Полина

Знакомый показывал мне сайт с  видеопаспортами  детей-сирот. И показал мне фото девочки Полины. Девчушка с короткими волосиками, болячки на носу. Вечером я еще раз решила посмотреть на Полину. На видео о ней рассказывали воспитатели, говорили, что девочка очень хорошая, спокойная, послушная. И Полина о себе немного рассказала.

У нас пять мальчиков и одна Аня, решили — возьмем Полину. Стала оформлять документы. Мне говорят,  что у нее есть брат Сережа. Думаю, ну ладно, ему 5 лет. Одежда и обувь есть — от старших детей. Решила оформить документы на них обоих. Приехала в детский дом, стала разговаривать с детьми. Полина сразу спросила: «Мама,  а Лешу-то мы тоже заберем?» Я просто выдохнула — не была готова к тому, что есть еще брат Леша. Три ребенка сразу — это перебор. Тем более Леша, как оказалось,  был в коррекционной школе. Я представила и подумала — не потянем их всех.

Поехала к духовнику. Все рассказала. Он говорит: как ты здорово придумала, а почему не можешь? Когда была война, и нас кормили чужие люди —  все могли,  и мы благодаря чужим людям все выжили (это он о своей семье).  Почему ты не можешь?  Я согласилась с ним.

Но все же решающими стали слова наших друзей, которые сказали, что помогут. Я их попросила о коллективной ответственности. Будете крестить — а дети в детдоме еще были некрещеные — будете участвовать в жизни детей, даете обещание детям и перед Богом. Друзья обещали, что помогут, чтобы я ни о чем не беспокоилась. В общем, я поняла, что возьмем троих. Но мужу об этом все никак не могла сказать. У него были сборы, дома он появлялся редко и ненадолго.

Я решила, что привезу в гости домой всех детей на выходные и скажу мужу. Но получилось иначе. Директор  детского дома, где были Полинка и Сережа сказала: сначала 10 посещений. Только потом отдам. Дети рвались к нам, но их не отдали. А Лешу из коррекционной школы отдали сразу же, причем тоже, как и в Смоленске, положили в сумку консервов и сухпаек. Наверное, так принято.

В общем, приехал муж после сборов, а у нас Леша. Дети к нему выбежали и  говорят: «А у нас еще скоро братик и сестричка будут!» Николай пошел побродил, погулял  на улице, вернулся, я ему все рассказала.. Он сказал, ну раз так, значит пусть будет так.

Потом и Полину с Сережей забрали. Леше — 8, Сереже — 5, Полине — 7 лет.

Полина хочет стать учительницей, Леша однозначно как папа, военным, ну а Сережа, у нас всегда, как Леша.

Советы тем, кто хочет взять ребенка под опеку или усыновить

Считаю, просто убеждена, что взять ребенка очень просто, мы сами придумываем барьеры, сложности, накручиваем во многом себя.  Я бы очень посоветовала тем, кто дружен с христианской традицией, начать с благословения, даже если нет духовника, прийти, обстоятельно поговорить с батюшкой, объяснить мотивы и ожидания, просить благословить.

Для чего это нужно, чтобы быть соработником Богу, а не рассчитывать только на свои силы. Я многим родителям говорю: не ждите благодарности здесь и сейчас, не ждите, что дети будут говорить вам: «Спасибо-спасибо-спасибо!». Будет благодарность у Бога, это больше.

Еще надо для себя понять, что нет своих и чужих, просто дети по-разному посылаются Господом нам, кто-то единоутробный, кто-то другой, так же как и по-разному  рождаются. Когда говорят про гены, тоже вопрос спорный. У меня всегда перед глазами и в сердце истории из жизни семей, когда и родные дети пили и кололись, имея родителей — ученых и инженеров, сдавали ставших ненужными стариков в дома престарелых, убивали…

Я убеждена, что не родство кровное, а родство духовное является определяющим. Когда ты молишься за еще кроху, продолжаешь молиться за встречающегося с первыми трудностями школьника, не перестаешь – за огрызающегося и отрицающего все и вся подростка, и благословляешь отправляющегося в свой собственный жизненный  путь человека, вряд ли можно рассуждать о своем и чужом,  сколько вложено в этого, стоящего на пороге человека?!  Вложено тревог и радости, слез и улыбок, переживаний, выздоровлений,  если все это конечно вложено… Может стоит задуматься, что мы вкладываем и вкладываем ли мы в наших детей. Ведь если мы не говорим с детьми о Боге, очень часто потом мы долго говорим с Богом о детях.