Вячеслав Таран: «Мы перестали возить подарки в детский дом и стали думать, как изменить систему»

25 ноября 2022 года в авиакатастрофе погиб предприниматель Вячеслав Таран. Основатель группы компаний Forex Club последние 10 лет строил еще и один из самых умных российских фондов, помогающих детям-сиротам – «Измени одну жизнь»

Журнал «Новый очаг» скорбит вместе с родными и сотрудниками фонда. В знак признательности и уважения редакция вновь опубликовала это интервью двухлетней давности, в котором Вячеслав рассказывает о своем детстве, о том, как эффективно помогать детским домам, как экономическая выгода может глобально изменить подход к сиротству, как «теория малых дел» спасает приемных родителей от выгорания, когда кажется, что нет никакого просвета, и как он сам стал усыновителем.

Благотворительный фонд «Измени одну жизнь», учрежденный Вячеславом Тараном, за десять лет помог тысячам мальчиков и девочек обрести семью. Если точнее, на сегодняшний день это 23 505 детей.

Редакция журнала «Новый очаг» выражает огромное сочувствие всей команде фонда и очень желает сил пережить и не сдаться.

Спасибо, «Новый очаг», что разделяете с нами это огромное горе. Мы тоже размещаем интервью память о Вячеславе на сайте созданного им фонда «Измени одну жизнь».

— Вячеслав, как тема приемных детей возникла в вашей жизни, может, что-нибудь ее предвещало? Из сегодняшнего дня, оглядываясь на ваше детство, юность — какие-то встречи, люди, книги?

— Вот сейчас, когда вы это сформулировали… Интересно, что я об этом всерьез никогда не думал, хотя всегда помнил: у меня дядька был, который со мной очень много времени в детстве провел, он как раз был ребенком из детдома. Он мне много внимания уделял, знал о каких-то истинных детских потребностях — ну с кем еще шестилетний мальчик может пойти делать рогатку, искать подходящие ветки, бегая по сопкам…

— А вы где выросли?

— В Находке. Первые семь лет там, потом Хабаровский край. Какие-то стрелялки мы с ним делали из такого полого внутри растения, другие разные штуки. Он необыкновенно был большой — два метра ростом, и прекрасно сложенный человек, просто мужчина-богатырь. И добрый был очень, не было добрее человека в моем детстве. Хотя, немного зная о том, как складывалось у него в семьей с женой, все далеко не так безоблачно было. Но со мной он почему-то был крайне добр, только хорошее осталось в памяти. А почему он оказался в детдоме, я не знаю, он мне не рассказывал свою историю, по крайней мере, я не помню ее. Знаете, это поразительно, сейчас вы спросили у меня, и у меня какая-то картинка сложилась, как паззл: ведь и отчим у меня был из детского дома. Правда, как интересно, я никогда об этом не думал специально.

— Их детство на военное время пришлось?

— Нет, они достаточно молодыми были людьми, после войны родились оба. И я сейчас анализирую это ощущение — наверное, два этих достойных человека как-то сформировали мое бессознательное представление о том, что за сиротскими стенами живут хорошие люди, обычные, нормальные. И у меня никогда не было этого барьера — что там я могу встретить кого-то странного, кого-то «другого».

— Когда вы уже были взрослым, как вы впервые увидели ребенка-сироту?

— Это было во Владивостоке, я привел старшую дочь на мероприятие, на котором были разные дети, в том числе и из детских домов. И вот они очень отличались. Конец 90-х годов, проблемные в материальном смысле времена, и по одежде было очень видно их. Ну и плюс вот эта общая неухоженность, болячки какие-то…

— Это на вас произвело впечатление?

— Я не скажу, что это как-то мне душу перевернуло, но я просто увидел и впервые почувствовал как родитель эту границу.

— Ваша банковская карьера как раз в те же годы началась?

— Да, примерно в те. Образование у меня радиоинженерное, я закончил и институт, и ПТУ, чтобы рабочую специальность иметь и как-то подрабатывать ремонтом. Но как раз в этот момент в страну хлынул импортный поток гораздо более качественной электроники, чем та, к которой мы привыкли, и спрос на ремонт упал. Фактически потребность в этой профессии исчезла. Я работал машинистом Малой сцены в Камерном театре драмы, но денег это совсем не приносило. Начал заниматься коммерцией — что-то купить в одном месте, привезти в другое, продать — шампуни, сигареты, еще что-то. И как раз в одном из путешествий в поезде «Владивосток-Хабаровск» познакомился с двумя девушками, которые сказали, что работают в банке, у них все прекрасно, и было видно по ним, что действительно они очень хорошо зарабатывают, и оказалось, что у них сейчас проходит конкурс на вакансию кассира в обменный пункт. Конкурс был огромный, но волею судеб я туда попал, и первые полтора года работал кассиром в обменном пункте. По тем временам платили, если переводить в доллары, 200−300 долларов, это была очень большая зарплата, по сравнению с остальными сегментами. И так постепенно началась моя банковская карьера.

— Без образования, из кассиров?

— Этот сектор только нарождался, и банки именно поэтому набирали новых людей — потому что не было опыта вообще ни у кого, не было кадров. И тех, кто хоть чуть-чуть в чем-то соображал, их быстро продвигали. За пять лет я дошел до заместителя председателя правления. Сменил четыре банка, всякий раз переходя в другое место либо на более интересную работу, либо сразу с повышением. И на одном из последних мест работы я загорелся идеей собственной компании. Увидел этот сегмент валютных операций в приложении для частных лиц. Так и началось создание ритейлового рынка «Форекс клуб». Это было почти двадцать лет назад.

— Что в это время с вашей семьей происходило? За эти 20 лет — вы женились в какой-то момент, завели детей?

— Семья все время рядом была, жена долгое время со мной работала. Мы с ней познакомились еще во время учебы. Сразу родилась дочь, сейчас ей двадцать пять лет, она практически ровесник нашего брака. Второй дочери — 9 лет, младшему сыну приемному — 8.

— Как предприниматель пришел к идее благотворительного фонда? Вообще к мыслям об этой сфере?

— Было два звоночка. С 2002 года мы занимались благотворительностью в рамках нашей компании. Каждый филиал ежемесячно получал определенный бюджет на то, чтобы помогать детям в детских домах. В те времена это была, как правило, материальная помощь — купить вещи, продукты, сделать ремонт. Это продолжалось достаточно большое количество лет, и в какой-то момент стало понятно, что часть филиалов вообще не выбирает эти деньги: деньги выделяются, но они их не тратят. Когда начали общаться с ними, поняли, что многие люди просто морально устали за эти годы. Они нам сказали: «Знаете, мы приезжаем, делаем что-то, что-то дарим, а потом в детский дом сдают новых детей — и все продолжается, и воз и ныне там, нам очень тяжело все это делать каждый раз, а каких-то изменений нет. Мы не хотим заниматься детьми-сиротами, потому что не верим, что это приносит какую-то пользу».

Стало понятно, что это действительно какой-то бесконечный, возобновляемый и бессмысленный процесс. Вроде бы чего-то приносишь туда, а ничего по факту не меняется.

Это было первым звоночком, который заставил подумать: а может ли быть какое-то более глубинное решение, которое поставит существующую систему вообще под вопрос и позволит сократить количество детей, находящихся там, и увеличить количество детей, находящихся в семье.

— Что было вторым звоночком?

— Рождение второй дочери, это было в Нью-Йорке, где я проработал почти десять лет. Наша компания была на Уолл-Стрит, мы тогда развивали бизнес в Америке. Рождение Лизы примерно совпало с моим сорокалетием плюс-минус, размышлениями о смысле жизни. Помню, я с коляской гуляю, дочь сосет соску, еще пеленочка эта у нее, как у всех американских детей… Есть такая традиция — давать им их пеленочку с собой, на которой их мама кормила. Они ходят с ней потом везде, она пахнет мамой, и в какой-то стрессовой ситуации, когда ребенок волнуется, он раз, прижмет ее к себе, и ему легче. Security blanket это называется, «защитное одеялко». Самое смешное, сейчас вспомнил, что когда у нас появился приемный мальчик — он сразу начал копировать этот ритуал, и у него тоже появилась своя пеленка, хотя уже причинно-следственная связь была полностью другая.

— Но пока еще вы гуляете с коляской, с девочкой…

— Да, девочка спит в коляске, а я думаю о том, что этот ребенок родился в нашем более осознанном возрасте, у этого ребенка есть все, вокруг него радость и любовь, люди улыбаются, и прочее. И в этот момент я осознал дилемму. Я тогда мог совершенно спокойно остаться в Америке, продолжать делать свои дела, жить, развивать свой бизнес. Мне там нравилось, но я понимал, что в этой стране и так все хорошо.

Я размышлял тогда о том, какие у них отлаженные институты в обществе, даже не для граждан. Мы прошли через рождение ребенка во Владивостоке и в Америке — в бесплатном госпитале, никаких привилегий, но все по‑другому — и отношение, и все процессы как-то выстроены логично и комфортно для человека. В России мы тоже продвинулись с той поры во многих вещах, но в отношении к людям, конечно, между нами радикальное отличие.

Внимание к детям, к их правам и безопасности там, например, колоссальное.

Так вот я, наверное, в тот момент решил, что все же в России смогу принести большую пользу. Я хочу ее принести. Главное, я вижу, что есть много уже готовых моделей, которые наше общество может копировать, во многих ситуациях даже не надо ничего придумывать нового.

— Что вы тогда знали о том, как сиротам живется в Америке, что с ними происходит, какой у них маршрут?

— Я знал, что там есть профессиональные фостерные семьи, в которых ребенок живет вместо детского дома. И что проблема такой сиротской численности, как у нас, не стоит у них так остро. Мне тогда попались на глаза цифры — возможно, они были не совсем правильные, мы знаем, что они могут по‑разному быть представлены, потому что дети разного возраста и разного статуса могут принадлежать разным ведомствам, но если все это собрать вместе, то на тот момент в России было около 700 тысяч детей-сирот. Я попытался поднять статистику — а сколько было после Второй Мировой войны? И цифры примерно были одинаковые. Это меня до глубины души поразило: в каком же мы состоянии находимся… Вот это было такой точкой, когда я подумал, что можно что-то сделать.

— С чего вы начали?

— Я не хотел прийти и сказать: так, теперь я буду делать что-то вообще с нуля. Я хотел опираться на экспертизу, чей-то хороший опыт, чтобы что-то сделать интересное в этой сфере. Обратился к одному из передовых хэдхантеров в России — Константину Борисову, он занимается поиском executive, первых лиц. И, видимо, сумел я его как-то убедить в разговоре по Скайпу, что мне нужен такой человек, который сможет эту историю поднять. Так мы нашли первого директора нашего фонда «Измени одну жизнь» — Юлию Юдину. И с нее началась наша работа.

— Как вы Юлии задачу поставили? Как вы тогда ее видели?

— Первая задача была — сделать исследование, проанализировать лучшие практики, которые мы имеем в России и за рубежом. Что происходит, что делается, где эффективность, где точки прорыва. Что работает, что способствует устройству детей в семьи.

— Вы себе это сразу обозначили как главную цель — устройство детей в семьи?

— Да, каждый ребенок должен жить в семье. Четкий слоган с самого первого дня работы. Юля принесла большую аналитику. И, конечно, от многих вещей веяло депрессией. Потому что лучшие люди в этой сфере бились на протяжении десяти лет, а каких-то больших сдвигов не ощущали, уставали, выгорали. Такая самоотверженная работа, такие трудные сегменты, и при этом ты не видишь ежедневного результата, чего-то, за что ты можешь сказать: «мы молодцы, смотрите, мы сделали за месяц…». Это очень тяжело, катить огромную историю и не видеть обратной связи.

Еще и общество, прямо скажем, на таком уровне восприятия: кто такие эти сироты, дети алкоголиков…

Мы поняли, что одним из эффективных инструментов содействия устройства детей в семьи могут быть видеоанкеты, и очень благодарны создателям идеи видеороликов о детях-сиротах. Мы поставили задачу охватить всех детей в стране… Ну то есть попытаться сделать так, чтобы хватило средств искоренить проблему доступа к информации об этих детях. Я имел опыт производства учебных фильмов для своей компании, и понимал, сколько примерно может стоить процесс создания одного фильма для ребенка. Мы решили направить усилия на создание коротких видеороликов, которые будем размещать в интернете. Я сказал, что ролик не может стоить больше 100 долларов, рассчитав эту цифру так, чтобы хватило на всех детей.

— Масштабно. Я правильно понимаю, что вы взяли какое-то количество денег, которое вы готовы были потратить, и поделили примерно на известное вам число сирот в стране?

— Не только я, мы с моими партнерами, которые готовы были поддержать. Я думал, что мы в какой-то момент сможем дойти до полумиллиона анкет.

— Полумиллиона?!

— Да. Думал, что вместе с обществом мы сможем привлечь за определенный период времени средства, которые покроют это финансирование.

— Откуда вы привлекаете деньги на съемки?

Сейчас бюджет фонда формируется на 70% учредителями, на 30% за счёт пожертвований (из них 43% — это обычные люди и 57% — компании). Есть и крупные жертвователи. И прямо скажем, я понимал, конечно, что на этом пути встречу интересных людей, но я просто не мог предположить, что у нас их настолько много — изумительных, светлых, бескорыстных, совершенно разных. Это еще одна привилегия и радость работы в этом сегменте.

— Когда вы запустили сайт «Измени одну жизнь», там появилось видео, где вы говорите о задачах фонда: чтобы через 10 лет не осталось детей, которые бы содержались в детских домах текущего образца.

— За это время, конечно, огромное количество достижений было у нас, самые смелые ожидания были превзойдены. На первый год ставилась задача снять 500 детей, по факту мы сразу вышли на совершенно другие цифры, и это, конечно, впечатлило. Но тут с нашими усилиями совпали усилия государства в эту сторону, мы просто еще попали в тренд.

— Государству для этого потребовалась неслабая раскачка со стороны некоммерческих организаций, без нее бы, наверное, не началось никакого движения в эту сторону.

— Конечно. Тут просто, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, и «закон Димы Яковлева» был в некотором смысле переломным моментом в том, чтобы государство обратилось в эту сторону, начало помогать. В первую очередь, чтобы доказать, что и без иностранного усыновления мы можем сиротскую систему в своей стране преобразовать. Что, наверное, хорошо для категории здоровых детей. А для детей с инвалидностью это, безусловно, уменьшило возможности быть усыновленными. На мой взгляд, ограничение иностранного усыновления — большая беда. Но вот что есть то есть, и отбрасывать государственные усилия тут тоже ни к чему. В 2015 году мне даже дали выступить перед всеми опеками на конференции, рассказать, что мы делаем. Некоторые уже знали о фонде «Измени одну жизнь», и после этого выступления тоже был определенный импульс. Я не говорю, что мое выступление дало такой эффект, но, по крайней мере, государство не таило этот инструментарий, когда президент поставил задачу на 30% сократить банк детей-сирот. А мы в тот момент уже могли сказать о себе, что как минимум 25% из всех отснятых детей усыновляются.

— Сегодня у вас есть видеоанкеты, есть сообщество психологов, которые помогают бесплатно приемным семьям, сайт «Измени одну жизнь» развился в полноценное СМИ — с новостями, аналитикой, интервью экспертов, колонками. Чем еще можно гордиться?

— У нас много проектов, которыми мы гордимся. Наш фонд был удостоен премии «Крылья аиста» за особый вклад в развитие семейного устройства детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в Москве. Наши креативные проекты получили общественное признание как в России, так и на международном уровне. «Измени одну жизнь» — единственный российский фонд, который является обладателем четырех Каннских Львов. Это самая престижная награда в рекламном сообществе. Наш проект «Фильмы, которые меняют жизни» получил награду в Каннах в 2014 году, проект «Одно лицо» победил в двух номинациях в 2016 году, проект со звездами «Почитай мне» был удостоен бронзовой награды в 2017 году, в тот же год он получил золото в номинации «Лучшая социальная реклама» ежегодного конкурса «Итоги года» на Sostav.ru. Совсем недавно наш совместный проект с Мегафоном «Для тех, кто ждет» взял золото на международном фестивале рекламы Red Apple. Все эти успешные проекты реализованы совместно с креативным рекламным агентством Young & Rubicam Moscow, мы очень признательны нашей команде в агентстве и всем, кто поддерживал наши проекты.

— Я лично очень признательна фонду за серию документальных фильмов, которую сняла Катя Гордеева*. То, как это было снято, какие истории рассказаны, с какой степенью деликатности и информативности… Получилась настоящая энциклопедия приемного родительства.

— Да, проект получился интересным, идея, как вы знаете принадлежала Антону Носику, одному из попечителей фонда, и вообще много совпало факторов. Благодаря Катерине Гордеевой* и бизнесмену Сергею Братухину эти важные серии состоялись.

— Я смотрела этот фильм со своим приемным подростком, и он был очень впечатлен.

— Думаю, мы тоже однажды посмотрим его с Алексеем.

— Вячеслав, как вы стали приемным родителем?

— Эта мысль давно возникла у нас с женой. В какой-то момент после рождения младшей дочери мы в Америке познакомились с русскоязычной семьей, которая как-то очень технично воспитывала детей, используя современные подходы, книги с советами хороших психологов. И мы подумали: если можно вот так системно к воспитанию подойти, то, наверное, и приемного ребенка можно взять и пойти пошагово с ним по этим рекомендациям. То есть я почувствовал уверенность. Параллельно шло рождение нашего фонда, и это тоже было важным: если я собираюсь работать в сфере приемного родительства, то и сам должен через это пройти.

Вячеслав Таран с семьей.

Мы собрали документы и начали поиск ребенка. Довольно нелегко это было сделать в Москве, надо сказать. Никакой вменяемой базы детей тогда не было, какие-то мелкие страшные черно-белые фотографии, обрывки информации, на основе которых ты должен был принять решение — ехать ли знакомиться с ребенком. Мы не хотели выбирать, но важно было с открытыми глазами это делать. Понимать, к чему ты готов, а к чему — нет, рассчитывать свои силы. Наши видеоанкеты, например, эту проблему частично решают и не травмируют ненужными встречами.

— Вы сейчас уже опытный приемный родитель, и наверное, за шесть лет прошли многое. Какие идеалистические представления первых месяцев изменились? Не возникало ли сомнений в самом институте приемного родительства?

Конечно, было всякое, и трудное было, и сейчас бывает. Но так и должно быть, наверное. Могу сказать одно: сейчас мы стараемся дать Алексею максимум, который позволит ему выбирать свою дорогу. Он очень интересный, очень умный, гораздо умнее меня будет, я думаю. Мы сейчас живем во Франции, он ходит в школу и получает там специальное внимание педагогов, которые в этой стране проходят обучение, как правильно работать с приемными детьми. То есть несмотря на то, что сын в семье много лет, они сразу поняли по каким-то моментам, что он приемный, изменили образовательный подход и предложили помощь психолога. Там приемных детей пытаются больше вовлечь в общие процессы, в каких-то ситуациях дают больше поблажек. По‑моему, так и должно быть, и хотелось бы, чтобы и российская школа научилась находить подход ко всем особенным детям, в том числе приемным. И помогать таким образом семьям, в которых возникает довольно много напряжения из-за поведения и учебы детей.

Вообще, в чем сложность приемного родительства? В том, что ты вроде бы делаешь все правильно, стараешься, а дети ведь не меняются моментально, над некоторыми ситуациями надо работать годами, и то непонятно, будет результат таким, на который ты рассчитываешь, или он будет несколько иной.

Нет подкрепления правильным шагам, вложенным усилиям, нет постоянной поддержки, и родители начинают чувствовать выгорание. При этом вокруг красивые статьи, интервью благополучных приемных родителей. Возникают сомнения в себе, вообще во всем. Собственно, когда я об этом размышлял, родилась идея нашего нового сервиса для приемных родителей, в котором человека поддерживают, давая ему информацию. При этом не будет ничего радикально нового, хороших статей на сегодняшний момент на тему написано столько, что уже возникает ощущение переизбытка информации. А вот ее правильная организация и, главным образом, постоянная поддержка родителей — это очень важно.

— Что это за сервис?

Он называется ProFamily, функционирует в виде чат-бота. Там предлагается несколько онлайн курсов по разным темам, каждый из которых организован так, что человек выполняет задания, как после консультации у психолога, пишет об этом небольшой отчет в чат-боте, и получает поддержку участников. Таким образом у него всегда есть этот стимул, он чувствует энергию, инициативу и не теряет желания продолжать что-то делать, когда обратной связи от объекта воздействия — от ребенка — нет или она слабо выражена.

Есть такой американский философ Би-Джей Фогг, который создал известную «теорию малых дел», суть ее в том, что мы можем просить у человека лишь малые дела делать, которые для него легки, и уже тогда постепенно наращивать их сложность, при этом важно подкреплять привычку чем-то позитивным. В офлайне приемный родитель может долго не получать позитивного подкрепления от ребенка, зато он может получать эту поддержку от других родителей. Это и создает сообщество, и позволяет родителю каждый день чувствовать себя хоть немного удовлетворенным, потому что ему в онлайн-курсе прислали два лайка за то, что он сегодня сделал, казалось бы, незаметные дела.

— Не кричал на ребенка?

— Да, не кричал на ребенка, или делал что-то другое правильно. Курсы онлайн-поддержки родителей ProFamily естественным образом адаптированы под мобильные устройства, которые всегда у людей под рукой. И в любой момент замученная мама сможет открыть мессенджер, найти полезную информацию в курсе, обратиться за советом и получить поддержку. Пока доступен только FB messenger, для других соцсетей другие механизмы пробуем. Но уже сейчас Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) нас совершенно бесплатно ставит в рекомендованное — потому что оценивает контент как полезный и потенциально популярный.

— Кто тестировал ProFamily?

— Мы приглашали приемных родителей и психологов. Отзывы очень хорошие, но, конечно, чем больше будет людей, тем большую статистику мы сможем собрать и тем лучше адаптировать продукт. Это очень интересное, кропотливое занятие, доведение до заданных величин.

Вообще сейчас мы создаем универсальный движок. Наверное, звучит дико, но я верю в то, что есть такой механизм подачи, в который можно закладывать практически любой добротный контент, и он будет потребляться пользователем с хорошим интересом. Люди не будут бросать, будут проходить по нему, делать задания, получать обратную связь. В общем, у меня много и бизнес-мыслей по этому поводу.

— У меня последний вопрос, философского характера. Как думаете, что будет дальше с институтом приемного родительства в России, в мире? Может быть, он как-то глобализируется и будут одни и те же механизмы, или наоборот будут какие-то национальные особенности, и у России возникнет свой путь? И вы скорее оптимист или пессимист на этом пути?

— Миры все еще очень сильно отличаются, в Чечне, в Ингушетии, например, почти нет детей-сирот, их там единицы. Наверняка там есть те же проблемы с кровными родителями, но из-за того, что крепче родовые связи между братьями, сестрами, двоюродными, троюродными, наверняка найдется кто-то — ну не может же вся семья исчезнуть — кто-то, кто скажет, что это мой ребенок, потому что он мой родственник. У нас, как и во всем христианском мире, атомизация семьи, сужение этого родственного круга, привели к тому, что в конечном итоге государство, фостерные семьи должны выполнять эту функцию. Будет ли как-то по‑другому… Наверное, нет. Думаю, эта тенденция — к атомизации, к индивидуализации будет нарастать, и это неизбежно будет приводить к сиротству. Плюс в самых развитых странах сейчас мы наблюдаем разрастание целого класса ненужных людей. Не нашедших себя, потому что их профессии очень слабо востребованы, их знания и навыки слабо востребованы, и такие люди тоже будут, наверное, давать определенный процент сирот — потому что часть их неизбежно будет маргинализироваться. С другой стороны, будут совершенствоваться и механизмы работы с сиротством. Они универсальны, по крайней мере для христианского мира, они не знают границ, и в этом смысле я верю и в наш учебный курс ProFamily.

Конечно, простого решения проблемы с сиротством не существует. Должно много компонентов гармонично работать — и фостерные семьи должны появиться, и система разнообразной поддержки, плюс должна быть адекватная подготовка специалистов в государственных учреждениях, которые в этой сфере работают, и изменение сознания общества. Думаю, все это впереди, и в какой-то момент прогресс начнется.

В мире же все лавинообразно идет. Как с людьми с инвалидностью было: вдруг по каким-то причинам в обществе стали обращать внимание на потребности инвалидов.

Этот процесс был далеко не постепенный — прямо раз, и по экспоненте пошел вверх. Так и здесь будет, в какой-то момент общество осознает, что если этой категории людей — детям-сиротам, их семьям — не будет уделено внимание, в конечном итоге это обернется огромными проблемами в будущем для нас всех. Мы за это все заплатим, материально. Заплатим тем, что будет большая преступность (а статистика говорит нам о том, что большой процент выпускников сиротских учреждений идут в криминал, не умея заработать другим способом), будет больше тунеядства, соответственно — огромный масштаб недополученных государством налогов, будет еще много незаметных косвенных издержек, вроде роста численности полицейских, чтобы эту преступность как-то сдерживать, роста социальных расходов на тех, кто не сумел устроиться в жизни, и так далее. Даже с чисто экономической точки зрения работать на уменьшение сиротства — выгодно для государства. А экономический механизм — он вообще всегда самый эффективный.

Нельзя требовать от людей милосердия и рассчитывать только на какой-то духовный рост. Надо как-то по‑другому культуру отношения к сиротам формировать.

Вспомните, как быстро в России автомобилисты научились уступать дорогу пешеходам — не потому что внезапно полюбили этих людей, а потому что штрафы выросли до такой степени, что стало просто невыгодно не пропускать. Другой пример: в Америке я в пять утра вставал утром, думая, что первым почищу снег вокруг дома. Встаю — и оказываюсь последним, кто не успел почистить вокруг дома тротуар. А почему? Потому что будет идти человек по нечищеной дорожке — и если он, не дай Бог, сломает ногу, он завтра же со своим адвокатом и с миллионным иском к тебе придет, и ты вынужден будешь заплатить. Это воспитывает общество моментально, потому что ничего лучше не существует, чем финансовые механизмы, для формирования привычек. Потом уже все теряют причинно-следственную связь, просто привыкают, что так должно быть: с утра вычищенные дорожки и красиво. И это не ментальность отдельного народа, это экономика. Думаю, с сиротством история будет похожая. Как только кто-то увидит прямую выгоду и для государства, и для конкретного министерства, у нас начнется разумный процесс. Хотелось бы, конечно, еще при нашей жизни увидеть все это.

— Надежда есть у нас?

— Надежда есть всегда.

*  — 2 сентября 2022 г. Минюст внес в реестр физлиц-иноагентов журналистку Катерину Гордееву.

Фото — из личного архива Вячеслава Тарана.

novochag.ru