«Мне тяжело без приемной дочери, но вернуть в семью я ее не могу»

Ольга, приемная мама, рассказала нам свою историю на условиях анонимности. В течение десяти лет Ольга пыталась сохранить приемную семью, в которой были она и дочь. Почему же не получилось?

Можно ли кого-то считать виноватым в этой ситуации? Как произошло знакомство, что происходило во время адаптации, была ли поддержка? А как случилось расставание?

Обо всем этом – в рассказе Ольги.

Все имена по просьбе приемной мамы изменены.

— Почему вы решили принять в семью ребенка?

— Желание любой женщины иметь ребенка. Естественное и правильное, я считаю. Так как у меня своих детей нет, то в таком осознанном возрасте желание быть родителем обостряется.

В общем, я прошла школу приемных родителей. Это было 10 лет назад. Потом нашла девочку по имени Яна и решила взять ее в семью.

— Сколько Яне было лет, когда вы ее впервые увидели, как прошло ваше с ней знакомство?

— Ей было три года без двух месяцев. Я поехала на первую встречу с ней. В ШПР нас учили, что нужно сесть к ребенку ближе, внимательно смотреть на него. Я сразу же ее посадила к себе на колени, обняла. Яна вела себя нормально.

Уже потом воспитательница сказала мне, что «девочка ни к кому не идет, только к вам пошла». Впоследствии я подумала, что, может быть, она просто хотела приятное мне сделать.

А тогда я обняла Яну, о чем-то ее спрашивала, хотя она была еще очень маленькой, говорила мало и плохо.

— Вас никто не отговаривал от приемства? Кто вам помогал?

— Меня никто не отговаривал. Среди родных поддержала моя мама. Собственно, это была ее идея принять ребенка. И все эти годы она помогала мне с Яной.

Сильно позже некоторые врачи советовали мне вернуть девочку обратно, понимая, может быть, ее характер. И хотя тогда меня этот вопрос уже мучил, но я не могла отдать маленького ребенка в учреждение.

— Как проходила адаптация? К чему вы не были готовы?

— В ШПР меня предупреждали о том, что будет адаптация. Но я даже не могла предположить, что она будет настолько тяжелой.

Ни дня передышки. Сколько можно ждать: месяц, полгода, два-три года, десять лет? Но адаптация не может продолжаться вечно.

Мне всегда было тяжело, как бы я ни любила, постоянно думала, что с ней. Да и сейчас, поверьте, думаю…

— Были сложные диагнозы у девочки?

— У Яны проблемы с невралгией, она наблюдалась у врача, мы с ней постоянно занимались. Думаю, что и психиатрия есть. Хотя у маленьких детей психиатрия не определяется врачами. Внешне Яна – нормальная девочка с сохранным интеллектом. Но это внешне.

Адаптация проявлялась в постоянных очень громких криках. Весь дом трясся от этих криков. Просто ор бешеный. Соседи жаловались кругом, и нам в лицо чуть ли не плевали. Это образно, конечно.

Непослушание, просто детское непослушание. Но главное, что меня коробило, так это то, что человек получает удовольствие от чужого горя. Опять же я понимаю, что родителю проще полюбить ребенка, чем ребенку родителя. В свои 5 лет Яна знала, что она приемная, как и учили в ШПР, я ей об этом рассказала.

— Можете поделиться ее историей?

— Я бы хотела опустить детали биографии девочки, чтобы эта история не была узнана. Могу сказать только, что ее бросили кровные родители, но история очень темная, криминальная.

— Психологическая поддержка была?

— Адаптация продолжалась, и, став подростком, Яна начала угрожать самоубийством: то с крыши она спрыгнет, то таблеток наглотается…

Не говоря о том, что подростковые пошли дела, но это терпеть можно, и я бы это терпела, если бы не угрозы свести счеты с жизнью.

Мы вместе ходили к психологам, платным и бесплатным. Понятно, что налицо посттравматический синдром. Психологи положили перед четырехлетним ребенком листочки и сказали, мол, нарисуй свои страхи, а теперь порви и выбрось. Ну что это такое?

Другой психолог начала обвинять меня в том, что у меня нет очага радости. То есть, как я буду работать с ребенком, если у меня нет очага радости… Ну это же бред!..

Я пришла к вам, специалистам, снимите стресс, как минимум. Мне кажется, только отрабатывают деньги — и все.

— Что вам говорили в органах опеки?

— Я не смогла привыкнуть к поведению Яны. Опека советовала дать девочке больше свободы. Я не связывала ее по рукам и ногам, но и отпускать свободное плавание тоже не хотела.

Ненормально, чтобы родители не контролировали своих детей. Контроль бывает разным: кому-то больше, кому-то меньше.

— Складывались ли у Яны отношения в классе с детьми, с учителями, как шла учеба?

— Яна училась в общеобразовательной школе. К детям она всегда тянулась, но отношения не складывались. Трудно понять, чем это обусловлено, но Яна ранее часто жаловалась мне, что ее дети отвергают.

— Какие у нее способности, увлечения?

— Она любит рисовать, сочинять истории, мультики смотреть. Вообще, я видела в ней задатки таланта.

Например, я хотела, чтобы она написала небольшую сказку, потому что на словах Яна очень здорово придумывала сюжеты.

Но современная жизнь с гаджетами утянула ребенка, и она перестала вообще чем-то интересоваться кроме телефона, игр, видео.

— Как вы объяснили Яне, что решили вернуть ее обратно в учреждение? Как она на это отреагировала? Что сказала вам?

— Прежде чем объявить Яне о своем окончательном решении, я много раз говорила, что если она не изменит своего поведения, то я не выдержу. Думаю, что она морально была готова к возврату.

Однажды сказала ей, что пойду в опеку, она даже слова не произнесла, чтобы меня остановить. И вечером, когда пришла домой переночевать (в последнее время она только лишь и ночевала дома), даже не поинтересовалась тем, что было в опеке.

— Как происходила процедура возврата?

— Это было настолько тяжело, что сравнимо разве что с абортом. В опеке мне посоветовали не говорить Яне, что именно в тот день и час ее заберут, из опасения за то, что она может сбежать из дома.

Когда за ней приехали, она сразу начала говорить мне, что любит меня и что перестанет делать все то, что ей запрещено и станет слушаться.

Мне очень сильно хотелось ее обнять, но я не смогла этого сделать. Говорить теперь с ней об этом не имело смысла, так как было понятно, что это уже даже не обещания (каким я все это время верила), а просто последняя манипуляция.

— Что вы сделала после ее отъезда?

— После того, как Яну забрали, я выбросила все те вещи, которые могут напоминать о ней.

Это в какой-то степени помогло, но из сердца не выбросить человека. Переживая о ней, я приписываю ей свои чувства.

Зная ее характер, уверена, что Яна быстро адаптировалась к новым условиям.

— Были ли у вас обеих моменты близости мамы и дочери, откровенные беседы, какие-то тихие радости, объединяющие вас?

— Что нас объединяло? Моя любовь к девочке. Это маленький ребенок, и я чувствовала, принимала ее, как свою. И до сих пор думаю о ней каждый день.

Не могу сказать, что я ее любила как свою, но тем не менее любила сильно, отдавала все силы.

— Какое-то яркое, хорошее воспоминание осталось? Может, путешествие какое-то? Или разговор был приятный?

За 10 лет жизни вместе и заботы о маленьком ребенке не могло не остаться хороших воспоминаний.  Но именно сейчас я стараюсь от них избавиться.

— Что вас особенно пугало, может быть?

Желание доставлять боль родному человеку — меня это не то, что пугало, меня это шокировало. Вообще, как это? Это ненормально, неправильно. Между двумя взрослыми людьми это ненормально, а тем более в отношении ребенка к родителям.

— Что чувствуете сейчас?

— После расставания чувствую обиду.

— Общаетесь в мессенджерах, соцсетях?

— Мы сейчас не общаемся. Зачем? Одно время через другой аккаунт в соцсетях я заходила к Яне на страницу. Но быстро перестала, чтобы не бередить душу.

Мы не созваниваемся, не переписываемся. Отношения закончились.

— Как вы думаете, она скучает?

— Не знаю. Зачем мне ее мучить и самой мучиться? Мне без нее тяжело, но вернуть не смогу, потому что я не смогу дальше жить в таких условиях.

К тому же после возврата никто мне не даст забрать Яну снова. Это понятно. Иногда мне кажется, что она счастлива в детском доме. Возможно со взрослыми ей тяжело жить, а в группе с подругами веселее. Не знаю, сложно сказать.

— Яна жила у вас 10 лет. Как вы считаете, вам просто не повезло с ребенком? Или что-то еще?

— Думаю, что не повезло. И не виню ее. Она такая, какой появилась на свет. И мне ее очень жалко. Но и я тоже живой человек и имею право на жизнь.

Яна пришла в семью в трехлетнем возрасте и, хотя с ней было тяжело, в моем сердце жила надежда на будущее.

— Вы бы смогли снова стать приемной мамой не Яны, а другого ребенка?

— Я не готова снова принять ребенка. Сейчас у меня нет ни моральных, ни физических сил. Я уже выдохлась полностью, не рассматриваю этот вопрос.

Я не смогла бы больше понести и малой доли того, что мне пришлось пережить. Но ее я люблю все равно. И хочу, чтобы она это знала.

— Что бы вы посоветовали кандидатам в приемные родители?

— Моя история получилась такой, какой вы прочитали. Но есть дети, которые стремятся в семью. И ради их спасения нужно пробовать, не бояться.

Но первое, что нужно сделать оценить собственные силы. Я же брала Яну не на эмоциях, решение было взвешенным, и, тем не менее, финал такой.

Поэтому все-таки детей надо забирать из учреждений в семьи, но подготовка в ШПР должна быть лучше. Мне кажется, она очень формальная. Органы опеки должны по-другому работать…

Фото — freepik.com