Дарья Алексеева: «Никогда не разговариваю с Даней как с ребенком»

Дарья Алексеева  воспитывает Даню – она взяла подростка под опеку, когда ему было 13, а ей – 21 год. Девушка уверена, что как только тема приемных детей появится в телесериалах, когда исчезнет такое наследие прошлого как «тайна усыновления», тогда станет понятно, что в обществе что-то меняется.

Дарья окончила Финансовый университет при Правительстве РФ и МГУ им. Ломоносова, редактирует портал об информационных технологиях для некоммерческих организаций, участвует в организации самого большого благотворительного фестиваля «Душевный Bazar» и работает волонтером в Центре равных возможностей «Вверх».

«Он не управляем»

С Даней мы были знакомы несколько лет до того, как я приняла решение его взять в семью. Я ездила в их подмосковный детский дом как волонтер пару лет, потом там оказался он. Через год я взяла его на гостевой режим – мы прожили вместе все лето, а потом я стала забирать его каждые выходные. В тот момент я не думала об опеке – мне был 21 год, я заканчивала четвертый курс университета и планы на жизнь были другие.

Но спустя год гостевого директор детдома позвонила и сказала: «Дарья, мы собираемся переводить его в коррекционный интернат – он не управляем». В тот момент я решила, что либо я заберу его домой, либо он получит 5 классов образования (по коррекционной программе так и получается) и ничего хорошего с ним больше не случится. Я предложила вариант с опекой директору детского дома сразу же, не задумываясь. В этот момент Дане было 13 лет.

Страхов не было

Страха, что я не справлюсь или что-то у нас не сложится не было. Страха, что не отдадут тоже не было – я несколько лет к этому моменту общалась с разными приемными родителями и хорошо знала процедуру – нужно, чтобы я была совершеннолетней, здоровой, обеспечена жилплощадью, не судима, финансово стабильна и прошла школу приемных родителей.

Все остальные факторы, типа «молодая одинокая девушка, не закончившая университет собирается брать под опеку мальчика-подростка» относятся к категории разговоров бабушек на лавочке. Они не могут быть поводом для принципиального отказа мне в статусе человека, который может стать опекуном. Ну, а с детским домом мы были в хороших отношениях – они представляли себе мой ресурс и дали согласие на мою кандидатуру. Поэтому я в спокойном режиме начала собирать документы.

«Медсправки – самый обременительный этап»

Медицина – самый нудный и обременительный этап подготовки к опеке из-за своей абсолютной бессмысленности. Печати лепятся от балды, в диспансерах очереди, вечно не хватает нужных людей с нужными полномочиями, и ты приезжаешь еще и еще раз. Для того, чтобы брать ребенка на каникулы нужен тот же список печатей от тех же врачей, поэтому второй раз (уже для получения свидетельства, что я могу быть опекуном) эта процедура проходила более спокойно. Я знаю людей, которые делают все в течение недели – за день при желании можно объехать 3-4  врача из необходимых. У меня это проходило одновременно с работой и госэкзаменами, поэтому заняло около месяца.

Нужно быть готовым к тому, что все, начиная от сотрудницы Роспотребнадзора и заканчивая гинекологом будут что-то советовать и учить жизни – сначала мне было обидно (кому не будет обидно, когда в тебя засовывают зеркало, приговаривая при этом, что ты сломаешь жизнь себе и ребенку?), но потом я начала это воспринимать как часть процесса, регулярно писала об этих случаях в блоге и получала смешные комментарии – это подбадривало.

Моя семья давно не воспринимает меня отдельно от разговоров о детских домах, сиротах, постоянных волонтерских поездок – я занимаюсь этим всю сознательную часть жизни. Для них, мне кажется, самое важное было понимать, что я знаю, что делаю и уверена в своем решении. В школе приемных родителей была ролевая игра, когда ты мог назначить членов группы своими родственниками и посмотреть на свою семью со стороны – это здорово помогло в самом конце.

«Характеристики волонтерской и федеральной баз были нелепы»

В федеральной базе детей-сирот было написано, что Даня агрессивен и неконтактен (лучшая характеристика для потенциальных усыновителей, ага) – в волонтерской базе – наоборот, что «он пишет стихи и таким образом обращается к миру». Обе характеристики по-своему безумны и нелепы. Он обычный пятнадцатилетний подросток, которому интереснее в подъезде, чем в музее, который исподтишка рисует в лифте и торгуется за лишние полчаса «погулять».

Я не могу сказать, что детский дом сильно его «поломал» — скорее сказывается негативное влияние кровной семьи. Иногда мне сложно воспринимать его таким, какой он есть, но я вижу, как он старается соответствовать моим ожиданиям и борется со своими страхами и слабостями.

Не то, что он ценит тот факт, что теперь живет в семье, а не в детском доме – просто он взрослый и с ним можно договориться об условиях. У него невероятно развиты лидерские качества и коммуникабельность – через три недели жизни в новой квартире он уже знал всех ровесников в нашем районе. Когда я иду по улице, со мной здоровается каждый третий мальчишка от 13 до 17 лет. Когда я говорю об этом Дане, он подолгу допрашивает, как тот выглядел, пока не убедится, что понял, о ком я рассказываю.

Как и большая часть детдомовских детей, основную «правду жизни» Даня почерпнул из отечественных сериалов, поэтому сначала он планировал работать промоутером в ночном клубе, но сейчас мы, вроде как, склоняемся к тому, что в следующем году будем поступать в колледж на специальность, связанную с туризмом.

«Страшно было в первые дни»

Я помню момент, когда приехала забирать Даню – со стены его комнаты в детском доме были сняты все фотографии и висели только пустые рамки. К этому моменту я забирала его уже раз пятьдесят – каждые выходные в течение года. И через два дня снова возвращала в детский дом. Самая моя яркая мысль в тот момент – а ведь он больше уже никогда не вернется. Я не смогу отвезти его пораньше в воскресенье, чтобы доделать кусок работы или заняться другими своими делами – эта поездка «ко мне» займет следующие четыре года.

В первые дни было совсем страшно. Он звонил по 20 раз в день мне на работу, страшно отвлекал, я чувствовала вину и думала, господи, неужели это будет продолжаться до его совершеннолетия? Иногда я игнорировала звонки, потом мне звонила мама: «Даш, он сидит на подоконнике и уже часа два не отрываясь смотрит в окно. Это жутко». Но этот этап закончился примерно через неделю – мы вместе записались в фитнес-центр рядом с домом, у него появились первые знакомые.

«Я адаптировалась тяжелее, чем Даня»

Спустя год качество наших отношений не изменилось – мы не стали ближе, не были притирки или наоборот, отторжения. Моя адаптация проходила намного тяжелее, чем Данина – в постоянных размышлениях о том, что прекрасная, независимая жизнь кончилась. Раньше мне казалось, что я могу ею управлять, сейчас это ощущение прошло. Сейчас я каждый день готова, что мне позвонят из школы и скажут, что он что-то натворил – это сорвет планы на день, заставит меня снова объяснять что-то людям, которые совершенно безразличны…

Однажды мне позвонили из школы в тот момент, когда я была по работе в Вашингтоне в три часа ночи – Даня обвалил 16 квадратных метров навесного потолка. Наверное, самое сложное в начале – не ожидать, что никому не нужный ребенок расцвет, едва ты «одаришь» его лучами своего внимания и заботы. На это нужно намного больше времени и можно быть готовым, что «расцвета», согласно твоему собственному плану, вообще не произойдет. Я просто работаю над своим видением картины мира и продолжаю заниматься его развитием – надеюсь на лучшее.

Даня постоянно видит меня на работе, всегда помогает в волонтерстве, он учится в Центре равных возможностей «Вверх», где оказывается образовательная и социальная поддержка сиротам и выпускникам детских домов. Я никогда не разговариваю с ним как с ребенком – не думаю, что он понимает все, что я пытаюсь объяснить и показать, но мне важно, чтобы этот опыт накапливался.

Я боюсь отдаления (скоро он станет совсем взрослым), боюсь потерять контроль – сейчас я могу заставить его вернуться домой с улицы за минуту телефонного разговора, но если я уезжаю из города, и он остается с мамой и братом, просто выключает мобильный и делает, что хочет. Мне важно сохранять баланс доверия и некий «договор». По ходу всей процедуры оформления в семью он знал о каждом моем шаге, иногда сам звонил в середине недели и спрашивал: «Ну, как там, оформила справку?».

Мы говорим о многих вещах – он не рассказывает мне о большей части, но к счастью, разница в возрасте позволяет мне весьма реалистично домыслить недосказанное и принять какие-то меры. Я стараюсь, чтобы он больше общался с моими взрослыми друзьями – они ему нравятся, он сам к этому тянется.

«Мне плохеет от социальной рекламы с плачущими младенцами»

Чего делать не нужно – так это сажать и «образовывать» тех, кому непонятно усыновление. Мне плохеет от социальной рекламы с плачущими младенцами, и массовой истерии о том, что сотни детей останутся в интернатах, потому что американцам больше не разрешают их усыновлять.

Плохеет – потому что это не тот подход, который понятен, близок и интересен обществу. Это информационный повод, проблема и боль общества – но это не мотивирует, не вдохновляет и не делает усыновление нормальным и общепринятым процессом. Как только эта тема появится в попсовых сериалах и станет нормально, что в семье воспитываются как кровные, так и приемные дети, как только исчезнет наследие совкового прошлого «тайна усыновления», как только меня перестанут спрашивать: «О боже, а какие у тебя были мотивы?» – вот тогда станет понятно, что что-то меняется.

Если кто-то задумался об опеке или усыновлении, посоветую ему со всем вниманием отнестись к занятиям в школе приемных родителей. Даже если у вас нет никакого ребенка на примете и вы вообще не уверены, что готовы на это – лучше проконсультироваться со специалистами, которые всегда помогут разобраться. А уже потом принимать взвешенное решение и заниматься сбором документов.