Любимый. Часть 3

Спустя пару месяцев я узнала, что моего малыша вернули. Только по возрасту уже не к нам

Часть 14. Любимый. Часть 3

Читать все записи в блоге Катерины

Мы были знакомы уже год. Мальчику с огромными глазами исполнилось 3. А это означало, что раз приемных родителей ему не нашлось — примерно через полгода его ждало ПМПК (ребенок был инвалидом, поэтому ему предстоял перевод в другое учреждение в 4 года).

В своей группе мой протеже, несомненно, был самым смышленым. Тем не менее, переводить его из группы инвалидов в группу наиболее продвинутых детей учреждения не спешили. А все потому, что после 3-х лет у него испортился характер.

Со слов персонала, мальчишка мог закатить истерику, кричать, толкнуть и ударить кого-то из детей. Не все педагоги с таким справлялись.

Мне же казалось, что таким образом ребенок просто пытается привлечь внимание к своей персоне, ведь ему скучно находиться с детьми, уровень развития которых он перерос. Ему хотелось чего-то нового, но что нового может быть там, где каждый день походил на предыдущий почти как две капли воды.

Тем не менее, я не усердствовала в идее перевода ребенка во что бы то ни стало в другую группу, потому что в той группе педиатром была не я, а значит, наши встречи бы стали очень редки, а на мой взгляд, они были важны уже не только для меня…

Со мной мальчик вел себя вполне адекватно, также вполне мирно он вел себя на занятиях один на один с психологом или логопедом.

Правда, один раз я все же попала в группу в момент его истерики. Мне сказали, что он кусался и брыкался, уже не помню по какому поводу. Я взяла его подмышки и перенесла на банкетку, где обычно осматривала детей.

А когда он попытался сопротивляться, сделала первое, что пришло в голову – освободила от халата предплечье и поднесла прямо к его рту с вопросом: «Что, и меня будешь кусать?»

Мальчик удивленно посмотрел на меня огромными глазами и спустя несколько секунд замотал головой: «Не!»

Я много читала потом про агрессию у детей этого возраста и пришла к выводу, что неудобное и некрасивое поведение в 3 года часто встречается и у семейных детей. Но они защищены кровными узами, а к детям-сиротам всегда свое мерило – любое проявление характера можно связать с имеющимися диагнозами или плохой наследственностью.

Так и у моего пацана в комплекте была мать-наркоманка и генетический синдром. Незавидный бэкграунд для будущей ПМПК. Наличие генетики для психиатров было весомым аргументом за отправку ребенка в психоневрологический интернат. Но я не могла этого допустить.

Я собрала максимум информации из интернета о редком синдроме моего любимца. Надо понимать, что дети с практически любым неврологическим диагнозом весьма гетерогенны. Это означает, что один и тот же диагноз может иметь проявления различной степени тяжести.

В рамках интересующего меня синдрома тоже существовала значительная вариабельность в нарушении интеллекта детей – от нормы до умственной отсталости средней степени тяжести.

Доказать, что интеллект ребенка нормален в рамках воспитания в учреждении, я не видела возможности, да и если честно не видела реальной возможности оценить наличие или отсутствие этой нормы – в развитии ребенок бесспорно отставал, но сказать достоверно, вызвано ли это нахождением в казенных стенах с самого рождения или все-таки генетикой, я бы не решилась.

Речь малыш на бытовом уровне понимал, но говорить в свои три года – не говорил – может, только отдельные слова типа того самого «Не!» А это явно не норма. Ел ребенок аккуратно и самостоятельно, бегал и поднимался-спускался по лестнице, частично одевался-раздевался, но на горшок не просился…

Я решила, что реально выполнимой задачей будет добиться того, чтобы ребенок получил хотя бы легкую, а не среднюю умственную отсталость. Это дало бы возможность крохе учиться в школе, пусть и 8-го вида, а после школы выйти в самостоятельную жизнь, а не быть вечным узником психоневрологического интерната.

Уж в чем я была уверена на 100% это в том, что средней степени умственной отсталости у ребенка точно нет.

Не скрою, тлела и робкая надежда, что если у ребенка все же заметят интеллектуальные способности выше ожидаемых при легкой умственной отсталости – а это будет видно, когда ребенок повзрослеет, то возможно и дадут ему шанс перевестись на обычную общеобразовательную программу (я ведь узнала о таких случаях в период своей волонтерской деятельности).

Я попросила у своей начальницы разрешения, чтобы логопеды имели возможность приводить периодически старших детей на занятия в ординаторскую, ведь именно здесь малышам предстояло вскоре проходить ПМПК. Так они могли привыкнуть к месту и скоплению людей. За своего мальчишку просила отдельно и каждую неделю интересовалась успехами. Когда получалось, после работы сама проводила занятия с малышом с пирамидками, ведерками и другим подручным материалом, проконсультировавшись предварительно с логопедом.

И дело пошло. Логопед так же, как и я с удвоенной силой вкладывалась в малыша, медсестры начали брать его в помощники во время обхода групп. Мир мальчишки становился теплее и разнообразнее, и это приносило свои плоды – истерик и жалоб на ребенка стало меньше.

Я же смотрела на мальчика и каждый день молилась, чтобы ПМПК было назначено на как можно более поздний срок, ведь к тому времени ребенок мог заговорить – и это был бы огромный шанс получить лучший для него диагноз. Но вышло не так, как хотелось…

ПМПК прошел очень быстро, и, просмотрев не лучшее «выступление» ребенка, а также увидев прилагающиеся диагнозы и характеристики мальчугана, психиатр постановил: «Умственная отсталость средней степени».

Нет… Мое сердце ушло в пятки… Нет! Так не может, так не должно быть!

Я уже не помню, что именно сказала тогда, но это было эмоционально: «Он потерялся, в обычных условиях он выполняет задания гораздо лучше! Дайте ему шанс!»

Ко мне присоединилась логопед, а затем и психолог.

Психиатр удивленно посмотрела на меня. «Зачем вам это? Посмотрите на его диагноз… Мать наркозависимая… Генетика.  Посмотрите на характеристику – воспитатель пишет, что проявляет агрессию… Это он еще маленький… А потом вырастают маньяки, и уже не справиться… Зачем таких выпускать в общество?»

— Пожалуйста, дайте ему шанс, — умоляюще повторила я.

— Ну хорошо… Раз вы так просите, подготовьте документы для плановой госпитализации в психиатрическую больницу для уточнения диагноза…

Мальчишку с огромными глазами через неделю отправили в стационар. Теперь оставалось только ждать и надеяться… Надеяться на то, что в той больнице найдется человек, который за генетическим диагнозом увидит самого ребенка, совсем не глупого ребенка.

А меня словно придавило бетонной плитой. Я не могла допустить, чтобы этот ребенок попал в психоневрологический интернат без права его покинуть. Честное слово, не могла.

Но что еще я могла сделать? Если больница подтвердит умственную отсталость средней степени, то путь только один – интернат. Как врач я бессильна сделать что-либо еще…

Но я могу сделать не как врач. Единственная возможность снять диагноз после его постановки — взять ребенка в семью. С родительских детей совсем другой спрос. Не один психиатр уже не посмеет заикнуться о маньяках…

Только вот одна маленькая проблемка – я к этому совершенно не готова. Я пока не планировала брать детей по вполне объективным причинам – я живу с родителями, которые не горят желанием обзаводиться приемными внуками, да еще и с диагнозами.

По 12 часов в сутки если не больше я провожу на работе, да еще и мыслями постоянно там – так как дети болеют 24 на 7 и болеют тяжело. Не пройдено естественно никакой ШПР и нет ни мужа, ни какой-либо поддержки. А ребенок непростой, я это знаю, и в детский садик сразу уж точно не отправишь.

Но я не могу допустить такой несправедливости к ребенку. Это просто бесчеловечно отобрать у ребенка право на свободу и фактически жизнь уже в 4 года…

В голове крутились шестеренки: придется снять квартиру, а на это придется накопить деньги, ведь с ребенком не поработаешь… И адаптация не сулила розовых пони.

Я прекрасно понимала, что ребенок непростой и быть хорошей тетей, когда общаешься с ребенком изредка, гораздо легче, чем быть хорошей мамой, крутящейся как белка в колесе 24 на 7 без права на выходной и хоть какое-то личное время и пространство… Школу 8-го вида опять же придется искать,  ежели ребенку общеобразовательная программа окажется не по силам.

Малыш находился в стационаре больше месяца, и все это время я думала о нем каждый день.

И наконец мой любимый вернулся. Вернулся с диагнозом: умственная отсталость ЛЕГКОЙ степени. Это была победа. Я выдохнула. А до 4-х лет у нас оставалось еще несколько месяцев.

На душе было спокойно и легко. И хотя я понимала, что часики нашего расставания уже тикают, мне было тепло от того, что наша случайная встреча уберегла ребенка от самого страшного…

За последние месяцы пребывания в Домике мой протеже начал разговорить простыми фразами и проситься в туалет. Моя радость была безмерна. Еще одна победа.

Однажды я зашла в группу, а мой мальчик, обращаясь ко мне назвал меня по имени отчеству (ну как мог, естественно) и прибавил, что я – его. Так и сказал: «МОЯ».

Я почувствовала, как замерло сердце…. Да я была его. С первой минуты знакомства. И до самого расставания. Невероятная, почти недоступная удача для сироты в казенных стенах. «Свой» взрослый.

Как бы мне ни хотелось, ни один сотрудник не может быть «своим» для всех. Любовь – это не работа. Всех можно накормить, вывести на прогулку, высадить на горшок, прослушать легкие и посмотреть горло, логопеду позаниматься в рамках отведенного времени согласно должностной инструкции и, заметьте, по совести, позаниматься со всей душой. Но любить согласно регламенту невозможно. Любовь делает человека для нас особенным – самым важным.

Говорят, хорошо быть щедрым – нас с детства учат делиться. Но представьте, что вы приготовили торт весом в полкило – самый вкусный и замечательный. И вам предстоит его разделить на 100 гостей. Будут ли довольны гости? Смогут ли насладиться вкусом? Насытиться? Получить настоящее удовольствие, глотая лишь крошки? Мне кажется, такое угощение только дразнит.

Также и с любовью. Человеку нужен человек. Тот, кто не станет делить торт на 100 частей, а разделит ровно настолько, чтобы каждый из дорогих для него людей мог насытиться. Тот, кто спросит, а какой именно торт хотел бы близкий ему человек.

В системе же каждый получает лишь «справедливые» крошки. Крошки любви, крошки внимания, крошки заботы. И каким бы прекрасным человеком ни был сотрудник – для ребенка того тепла, которое он может подарить, всегда будет недостаточно. Слишком мало.

С замиранием сердца я ждала, когда мой мальчик получит свою путевку на перевод в следующее учреждение… Но неожиданно для всех к выпускнику пришла знакомиться кандидат в приемные родители. На тот момент ребенку было почти 4, и он освоил туалет и речь на примитивном уровне – поэтому на мой взгляд был вполне себе козырным выпускником.

Так получилось, что информацию о медицине ребенка докладывала не я и не я общалась с приемной мамой. Но я ее видела. Мальчика брали в приемную семью, там были еще дети. И хотя, с одной стороны, попасть в семью для пацана было невероятной удачей – громким финальным аккордом в его истории – сердце мое было неспокойно.

Женщина, подписавшая согласие, не вызвала во мне доверия… Я говорила себе, что это просто глупая ревность. Ребенок уходит от меня, мне жаль с ним расставаться, но ведь мне нечего ему предложить, я должна за него порадоваться…

Я пришла в группу посмотреть, как его забирают. И хотя я была рада, что мой малыш уходит не в интернат, а ДОМОЙ!!!  но в глазах стояли слезы… Я знала, что не забуду про этого мальчишку уже никогда…

Спустя пару месяцев я узнала, что моего малыша вернули. Только по возрасту уже не к нам. Медсестры сказали, что его показывали по телевизору, искали ему новую семью…

И вероятно нашли, потому что я больше не увидела его в базе. Мне оставалось только молиться, чтобы в новой семье малыш пришелся ко двору…

Пустая группа, только мой малыш, а остальные дети то ли на горшках, то ли на прогулке. Я осматриваю ребенка, а потом, не выдержав, целую его в щеку…. Малыш ошарашено смотрит огромными глазищами на меня и вдруг полушепотом говорит: «Низя».

Также ошарашено я смотрю на него, а он убегает в спальню.

День спустя я снова в группе. Я наклоняюсь вниз, чтобы поправить застежку на босоножке. И вдруг я чувствую прикосновение маленьких губ на своей щеке…

НЕЛЬЗЯ. Нельзя жить без любви, без искренности, без слез умиления, без ощущения того, что для кого-то ты гораздо больше, чем просто ребенок…

Нельзя жить детям в детских домах.