«Я больше не могу мыть руки»

Психолог фонда «Измени одну жизнь» Елена Мачинская – о том, что каждый из нас когда-то сталкивался с историей, когда в семье ребенок страдал от психически неуравновешенных родителей.

В обществе часто возникают споры о том, стоит ли изымать детей из неблагополучных семей, или любые родители важны для ребенка, и всеми силами нужно пытаться сохранить семью? Где та золотая середина между «еще рано» и «уже поздно»?

Какой линейкой измерить, по какой формуле посчитать, где большее зло? Что превысит: стресс от потери родителей или возможный вред, который нанесут «условно» неблагополучные мама и папа? Как не поступишь – все, вроде, выходит, плохо.

Однако хуже, чем «работа на сохранение» или «изъятие», может быть только равнодушие и невмешательство.

Часто дети зависимых или психически нездоровых родителей слышат в ответ на свои жалобы советы такого рода, как «потерпи», «она твоя мать, ты должен/должна ее любить любой», «если отец бьет, значит, добра тебе хочет», «не провоцируй», «не ной», «стыдно жаловаться на родителей».

Вот и героиня моего рассказа – ребенок из семьи, в которой не все просто.

***

«Я часто сижу под столом. Под столом мне спокойнее», — внезапно сказала мне Яна, новая подружка моей дочери, когда мы остались с ней вдвоем. Как я поняла после, моя дочь специально подстроила эту «консультацию» для Яны, срочно уйдя из дома по неотложным делам.

«Мне уже 16, но я все еще прибегаю к этому способу ухода от проблем. В последнее время маме стало совсем плохо, и даже там, под столом, я перестала ощущать себя в безопасности, особенно тогда, когда она стала мне угрожать убить себя. Ну, мама в смысле. Я очень хочу в детский дом, как мне туда попасть? Поверьте, я больше не могу», — призналась Яна.

Я попросила девочку рассказать подробно, что случилось. Записала ее рассказ настолько точно, насколько позволила мне память.

«Дело в том, что моя мама психически больна. Когда я была маленькой, она очень беспокоилась о моем здоровье: то снимала с меня кофту, то вновь надевала ее на меня, щупала мои руки, чтобы узнать, не замерзла ли я. Да, скажете вы, так делают все мамы, все мамы беспокоятся о своих детях. Да. Но не так.

Тогда я еще не понимала, что происходит что-то странное, но уже чувствовала, что я не такая, как другие дети, которые просто могут играть в песке: то песок для меня был «слишком холодный», то «какой-то нехороший сквозняк» продувал песочницу, то слишком ветрено, то слишком холодно, то влажно. Она тревожилась обо мне, как никто другой не делал этого. Ее забота не имела границ и приобретала весьма причудливые формы. Расскажу об одном странном эпизоде такой заботы.

Мне было семь лет. Мы с мамой и папой гуляли в каком-то парке. Не помню, где это было, да и не важно, наверное. Был теплый летний день. Там, где деревья не дарили живительной тени, солнце яростно припекало. Я была в кофте, хорошо помню, что мне было жарко. Я беззаботно бегала по дорожкам. Вдруг небольшое облако закрыло солнце, подул слабый теплый ветерок. Это было так приятно. Мне совершенно точно не было холодно, но у мамы буквально панически расширились глаза: «Девочку продует!»

Надо отметить, что я никогда не была болезненным ребенком, у меня не было никаких диагнозов, чтобы так сильно бояться за мое здоровье. Но маму это не останавливало.  Так вот, как только подул ветерок, мама испуганно закричала на отца, что «ребенка надо спасать, нужен шарф, теплая одежда». Не найдя ничего, что еще можно было бы на меня надеть, мама стала рыться в сумке и нашла большую пачку салфеток, которые она купила для дома. Обычных, самых простых, бумажных салфеток. Она принялась запихивать мне их под кофту.

Я кричала, плакала, сопротивлялась, мне и так было тепло, я не хотела ходить, обложенная салфетками.

В первую очередь, она обмотала ими самую «опасную часть тела» — шею, запихав мне под воротник столько салфеток, что пышности моего «жабо» позавидовал бы любой европейский модник 17-го века. Помните, есть такая картина, где мужик с таким пышным воротником? – горько засмеялась Яна, и описала руками широкий круг вокруг шеи.

Папа попытался было за меня заступиться, за что получил порцию нецензурной брани и упреков в том, что он «мечтает погубить ребенка». Поэтому он быстро сдал позиции, предоставив маме заботу о «несчастном ребенке». В таком странном наряде мы повернули назад. Редкие прохожие оборачивались на меня, но удивления старались не показывать. Думаю, они решили, что «ребенок так играет».

Но эта игра мне совсем не нравилась. Солнце снова вышло, и идти в салфетках, напиханных под кофту, колготки, обмотанных вокруг шеи, было совсем неудобно, жарко, кое-где бумага немилосердно натирала кожу. К несчастью, солнце имело неосторожность снова скрыться. На этот раз у мамы в ход пошли уже влажные салфетки. Мама спешно сушила их на ветру, снова запихивала мне под одежду. Я так и ехала, обернутая салфетками, домой.

«Мама хочет как лучше, потерпи», — твердил папа. С тех пор это «потерпи» прошло красной нитью через все мое детство, которое детством быть перестало.

Вскоре после того случая мама родила моего младшего брата, и, кажется, именно это подкосило ее окончательно. Странным образом, ее беспокойство на брата не распространялось: только я должна была, чтобы не заболеть, мыть руки по 45 раз каждый раз, когда собираюсь что-то съесть. Не сразу, конечно, 45. Сперва это было 2, потом 3, потом 5-10-20. Каждый раз мои руки казались маме недостаточно чистыми. Так мы дошли до 45 намыливаний. Руки сохли и трескались, — Яна делает паузу. Заметно, что она очень переживала, ей трудно было говорить об этом. Через некоторое время девочка нашла силы продолжить. — Конечно, я плакала, кричала, сопротивлялась, на что мама решила, что я одержима дьяволом. Поэтому почти каждый месяц мы стали ездить в разные церкви «к хорошему батюшке на изгнание бесов».

Помимо церквей «на лечение» мы ходили к «хорошим бабкам», которые заговаривали меня от сглаза, экстрасенсам, которые махали над моей головой руками, каким-то дедам, ясновидящим, шаманам. Вылечить, ясное дело, меня никому не получалось, так как больна я не была. Когда мне было 10 лет, отец ушел из семьи, снова посоветовав мне «терпеть, потому что мать, хоть и не здорова, но она все это делает для тебя, чтобы тебе было хорошо».

Помню, как я кричала уходящему отцу: «Папа, папочка, забери меня, пожалуйста, я больше не могу так, я хочу жить с тобой». Но он не забрал. И дома больше не появлялся.

С каждым годом становилось хуже. Помыть руки мама стала будить меня еще и ночью. Раз в час. 45 раз. Каждую ночь. Она специально не спала, следила за часами. Утром я шла в школу, а она высыпалась.

Когда маму впервые положили в больницу, брата забрали родственники. Она вернулась, и мы осталась с ней вдвоем. Я сбегала из дома, но меня раз за разом возвращали. Все вокруг, родственники, друзья, знакомые, говорили мне: «Терпи, она тебя просто очень любит». Они, наверное, никогда не пробовали мыть руки по ночам. А если я отказывалась это делать, она меня била, а я пряталась под стол. Там ей сложнее было меня ударить.

Что страшнее: стресс от потери родителей или возможный вред, который нанесут «условно» неблагополучные мама и папа? Фото — mtdata.ru.

Однажды у меня сильно заболел живот, и меня положили в больницу с подозрением на аппендицит. Это были самые счастливые дни за последние годы – дни в больнице. После этого всеми правдами и неправдами я старалась попасть в больницу. Это было не сложно: из-за недосыпаний я часто теряла на улице сознание, и меня непременно на пару дней отвозили в больницу. Я стала плохо учиться, не хотела и не хочу ни с кем дружить (друзья не понимают меня, им легко жить).

Вчера я отказалась ночью мыть руки и читать молитвы. Тогда она сделала то, что делала в последнее время часто: встала на край балкона и сказала: «Если ты не подчинишься, я прыгну».

Раньше я пугалась, и шла на любые уступки, но вчера… я правда больше не могла. Мне стыдно рассказать об этом, но… вы правда не расскажете обо мне полиции?» — прервала рассказ Яна.

Я видела, что Яна сильно переживала. Ее тело нервно раскачивалось вперед-назад, глаза были сфокусированы на несуществующей точке — немного в стороне от меня, кулаки сжаты, на глазах слезы. Щека время от времени однообразно подергивалась с правой стороны, на доли секунды прикрывая глаз и обнажая зубы: типичный лицевой тик. Прежде, чем продолжить, я решила ей предложить воды. Это помогло ей прийти в себя.

После моего обещания никому не рассказывать, она продолжила свой рассказ: «Она вчера снова хотела, чтобы я мыла руки и лицо. Да, теперь я должна еще мыть и лицо, — пояснила Яна. В этот момент я поняла, что то, что я принимала ее растрескавшиеся руки и шершавое лицо за псориаз, на самом деле было следствием частого воздействия мыла и воды. — Так вот, я так хотела спать, что отказалась вставать, даже когда она начала меня бить. Она била меня, а я, кажется, продолжала спать, мне было все равно, даже если она убьет меня. Она снова залезла на балкон, и стала кричать мне, что проклинает меня, что я буду гореть в аду за то, что убила свою мать, что Бог мне этого не простит за то, что я не жалею ее.

Я слушала это, и впервые мне было все-равно. Мне было все равно, если Бог меня накажет. Он уже наказал меня, разве это не наказание? Я больше не могу терпеть, не хочу. Все говорят – терпи, а я больше не могу, пожалуйста, только не ругайте меня. Я… я сказала ей: «Прыгай!» Она так посмотрела на меня, словно хочет убить, а потом слезла с края балкона и била меня, била, била по щекам, за то, что я предала ее.

Я не хочу жить, теть Лен. Я, правда, не хочу жить, я предала собственную мать, ведь она просто больна, но мне правда тогда было все равно, — Яна начала плакать навзрыд, но при попытке обнять ее, испуганно отстранилась и болезненно вжалась в кресло.- Не троньте, пожалуйста, не троньте меня, я больше не могу», — рыдала она.

А я  сидела и в растерянности сжимала запястье левой руки правой рукой, от чего на коже от ногтей остались глубокие ямы: «Яна, Яночка, ты не виновата, ты просто устала, так бывает, попей еще водички».

***
Опека провела разговор с мамой, но изымать ребенка не стала. Да и Яна уже к тому моменту выглядела спокойнее, в детский дом уже не просилась. Я знала, что ей трудно было покинуть мать, так как она с детства привыкла «терпеть» и «нести ответственность».

Через несколько месяцев Яна ушла из дома к своему парню, который был старше ее на 12 лет,  вскоре переехала с ним в другой город и больше не возвращалась.  По слухам, она каждый месяц присылает матери хорошую сумму денег на содержание.

Недавно я встретила ее мать в одном из столичных мебельных магазинов. Выглядела она неплохо, шла под руку с мужчиной своего возраста. Как чувствует она себя после отъезда дочери, нашла ли себе новую жертву или успокоилась, потеряв источник своей тревоги – никто не знает.

Рассказ основан на реальных событиях. Все имена и некоторые биографические события изменены. Все совпадения с реальными людьми случайны.

От автора.

Дорогие читатели, я буду благодарна, если вы поделитесь своим мнением и ответите на такие вопросы: как бы все сложилось, если бы в жизни Яны намного раньше появились неравнодушные люди? Какие пути решения проблемы можно было бы найти? Стало бы изъятие решением проблемы? Или то, что семья сохранилась, в данном случае — оказалось лучшим выходом? Может быть, вы знаете похожие истории, когда удавалось помочь ребенку?

Жду ваших ответов в комментариях.