Вера Дробинская: «Сожалею, что не смогла побороть систему и слишком мало взяла детей»

Астраханка Вера Дробинская, воспитывающая восьмерых больных детей, рассказала корреспонденту фонда «Измени одну жизнь» о том, к чему привел ее конфликт с органами местной опеки и о своих отношениях с «системой», в которой воспитываются особые дети.

Напомните, пожалуйста, с чем был связан ваш конфликт с органами опеки?

В 2001 году, когда я и моя сестра начинали брать детей, опека подчинялась органам районной администрации. Тогда у нас были небольшие конфликты, но они к нам хорошо относились. Когда я к ним приходила и говорила: «Ребенок болен, его надо срочно везти на операцию, а для этого необходимо оформить опеку», они входили в положение и делали все максимально быстро. Сейчас такое невозможно, потому что органы опеки очень сильно поменялись. С 2001 года и состав и подчинение полностью поменялись пять раз, и в конце концов остались просто бездушные люди. Такое ощущение, что кроме денег их ничего не волнует. Вот на этой почве и возник конфликт.

В чем заключались их претензии к вам?

Да у них не было конкретных претензий. Они были недовольны тем, что я отдают детей в нормальную школу, а надо отдавать их в коррекционную. Но я отвечала, что это мое право как опекуна. Тогда они звонили в школу директорам, давили на них и говорили, что надо отказаться от этих детей. Но директора оказались порядочными и не стали этого делать, я считаю, мне с ними повезло. Одна директор рассказала мне по секрету, что ее «шесть часов уламывали» отказаться от моих детей.

Опека постоянно допекала лечащего врача моих детей. Они заставляли ее по нескольку раз в месяц писать на детей полные характеристики: кто, где, с чем лежит. Намекали ей, что если она напишет, что я их не лечу, это будет хорошо. Но врач тоже не шла у них на поводу.

Основной конфликт начался, когда я стала писать жалобы на разночиновский интернат, а они в ответ стали третировать меня. Я писала только то, что мне мои дети говорили, и то, что я сама видела: детей не лечат и видно, что их били. Также я писала о том, что с детьми там не занимаются и не учат, хотя они обучаемы.

В этом году органы 16 января пришли к нам со словами: «Мы этих детей заберем», я им не дала и был очень громкий скандал. Они ведь не имеют права прийти и забрать детей. Это делается по решению суда с судебным приставом. А если ребенок будет против, даже судебный пристав не имеет права его забрать. То есть это было их самоуправство. Отобрать ребенка они могут только, если они приходят и видят угрозу его жизни. Поэтому я им и сказала: «Зайдите, убедитесь, что угрозы жизни нет и до свидания». Они вручили мне бумагу, что я временно не опекун и они временно пособие платить не будут. И это тоже было незаконно, так как отстранили от обязанностей опекуна меня, а денег не будут платить детям.

Дети уже привыкли к таким визитам опеки. Они были недовольны, так как смотрели кино на компьютере, а я собиралась баню топить, чтобы их мыть. Представителей опеки приехала целая куча, человек 15 на пяти машинах и газели. Оказалось, что ни у кого из них не было удостоверений, и меня это рассердило. К тому же, там была замминистра и участковый. Удостоверение нашлось у директора по делам несовершеннолетних. Я разрешила ей и ее коллеге, которая назвалась психологом, войти. Они вошли на кухню, очень хотели попасть в дом, но я их не пустила. Психолог, которой удалось побеседовать с детьми, говорила им: «Мама вам врет, на самом деле, там, куда мы вас повезем, все будет хорошо. Там будут детишки, вы будете играть». Старшая Надя ответила: «Мама нам все хорошо делает, и мы никуда не хотим ехать». Но психолог опять стала уговаривать, хотя Надю было уговаривать глупо, так как она была в четырех коррекционных интернатах и помнит, как там обстоят дела.

В конце концов они заставили меня писать отказ отдать им детей, я писала долго, звонила знакомым адвокатам. На самом деле, я могла ничего не писать, но вот теперь уж написала…

Они поняли, что детей я им не отдам, и в конце концов уехали. Я тогда стала везде звонить и писать, и мое заявление было у Бастрыкина на следующий же день. Я написала, что детей хотели похитить, имен не сообщили, сфотографировать их не дали. Бастрыкин послал своего зама, который связался с нашим руководителем, который на следующий день был у меня, посмотрел дом и сказал, что детей забирать у меня было неправильно. Таким образом, за меня заступилось следственное управление.

Сейчас конфликт с органами опеки исчерпан?

Я даже не знаю. По крайней мере, вопрос о том, что детей отберут, не стоит. Но и нельзя сказать, что мы с ними помирились. При этом дети растут. Наде 18, Ромке 17, их не заберешь. Они могут лишить меня обязанностей опекуна, перестанут платить пособие, ну и ну его это пособие. Переживем.

В январе в сети появились компрометирующие фотографии, которые фиксируют беспорядок в вашем доме. Как вы можете это прокомментировать?

Дома у меня бывает всякое, так как два ребенка с энурезом, а один с ДЦП, бывает и разбросано, бывают и обои оторваны. Пришел человек, выбрал такие места, сфотографировал. Мусорную корзину вывалил, зашел в туалет, сфотографировал. Эти фотографии потом были переданы в опеку. Когда я написала заявление в Следственный комитет, опека тоже написала свое заявление, приложив эти фотографии. Но эти фото были сделаны без моего согласия: когда меня не было, одна женщина пришла в дом и предложила детям пофотографироваться. Дети думали, что их фотографируют, а фотографировали дом. Но в этих фото я не вижу ничего трагичного: может же памперс лежать? Ведь это же не мой памперс. Ребенок бросил, не убрал – убить его за это? Бывает, они и обои рвут – мы почти каждый год обои меняем. Не успеем поменять, они уже опять отрывают.

Я написала в Следственный комитет и прокуратуру, что эти фото в газету передала опека, а они этого делать не имели права. Я считаю, что эти фото не могут быть серьезным обвинением в мой адрес. Я вот понимаю, если бы они меня пьяную сфотографировали или с любовником.

Какова судьба таких детей в госсистеме, когда их никто не усыновляет или не оформляет над ними опеку?

Среди этих детей очень высокая смертность. Если же они выживают, они идут дальше в такие же интернаты. У меня есть контакт с несколькими взрослыми из этих интернатов. Там они не работают и не учатся, а просто доживают свой век. Мои знакомые девушки оттуда очень переживают, что они признаны недееспособными, а они хотят, чтобы это решение пересмотрели и признали их дееспособными. На мой взгляд, это можно было бы сделать, потому что интеллектуально они сохранны. Но фактически сделать это невозможно, так как директора против, судьи против.

Есть ли шанс у ребенка, который выходит из такого заведения, социализоваться и занять нормальное место в обществе?

Это происходит крайне редко. Я знаю всего три таких случая. Один выпускник интерната работает в кружке культпросветработником, ему кто-то помог туда устроиться. Остальные работают на низкоквалифицированных рабочих местах: уборщиками и тому подобное. Один парень убежал к родственникам и стал чинить радиоприемники, другую технику в деревне.

Я считаю, что многие из интернатов могли бы найти свое место в жизни. Если оказать им минимальную помощь, они могли бы принести большую пользу обществу. Но никто так не делает.

Почему вы берете к себе именно особых детей?

Я брала тех детей, кому на тот момент никто не мог помочь. Их надо было лечить, а их не лечили. Лечить ребенка в детском доме почти невозможно. Его надо брать под опеку и тогда им заниматься.

Неужели вам не страшно одной оставаться лицом к лицу со всеми болезнями, проблемами, к которым приводит то, что под вашей ответственностью оказывается такое количество детей?

Может быть. Но страшнее было думать, что ты ничего не сделал. Потом тебя преследует мысль, что ребенок умер, а ты ничего не смог сделать. Это намного страшнее.

Сколько у вас сейчас детей? Почему именно вы взяли именно этих?

Сейчас у меня семь детей. Да как-то глаз на них упал. Я даже не знаю почему. Больных детей много. Просто у Тавифы, например, был тяжелый порок сердца, ее надо было оперировать. Она была одна с таким пороком сердца, и ее не оперировали. Даже ее документы никуда не отправляли, так как считали, что это бесполезно. Так получилось, что у меня в Австрии была приятельница, которая работала профессором кардиологии, я с ней созвонилась и она предложила привезти девочку, чтобы посмотреть, что можно сделать. Я привезла ее, была тяжелая операция, которая прошла успешно. Потом было как-то глупо возвращать назад Тавифу. С ней сейчас все в порядке. У нее есть нарушения слуха и нарушения речи и некоторые особенности в развитии, но с сердцем все в порядке.

А первым был ребенок по имени Данилка. Через девять лет его забрали родители, мы с ними судились. Почему-то через девять лет они сказали, что хотят сами его воспитывать. Было пять или шесть судов, но в конце концов они его забрали. Я считаю, что это было неправильно, и у меня сейчас лежит заявление в Европейском суде. Я также собираюсь подать заявление в Конституционный суд, потому что считаю, что это было неправильно.

Это богатые родители, они не хотели инвалида, но через какое-то время выяснилось, что ему бабушка оставила часть квартиры. Они захотели ее продать, а им не разрешили. Тогда они через какое-то время забрали ребенка. Мы было очень неприятна вся эта история. Сейчас они даже не дают нам видеться.

Потом был ребенок Женя. У него был очень тяжелый порок в развитии: он родился без брюшной стенки, то есть кишечник был просто наружу.   У него есть мама, я считаю, что у него хорошая мама, просто тогда ей было 16 лет, и она не знала, что делать, так как ребенок родился больным. Я возила его на операцию в Австрию, это была сложная уникальная операция. Хирурги сшили кожу на его животе. Он тогда только начинал ходить. Его живот свисал до пола, как огромный бесформенный мешок. Вот, так получилось, что в Австрии как раз этой проблемой занимались и смогли его достаточно удачно прооперировать. По договоренности Женю потом забрала его мама. Мы с ней общаемся, дружим сейчас.

Кого я не привожу в Австрию, там всегда бывают уникальные случаи, операции.

Потом я взяла Машу. Я знала ее почти с рождения, она из неблагополучной семьи и ее мать потом лишили родительских прав. Когда ее привезли в больницу, ей был месяц, но взять ее сразу мне не разрешили. Я смогла ее взять только, когда ей было уже четыре года. Опека не разрешала – мне пришлось сначала найти спонсоров, собрать деньги, купить дом. Денег было мало, поэтому дом мы купили очень страшненький. Опека стала возмущаться, что в такой дом детей не дадут. В конце концов пришлось собирать снова спонсоров, купить еще один дом получше. При этом одна женщина в опеке пошла мне навстречу, и Машу я забрала. Конечно, было бы лучше, если бы я забрала ее раньше, но что есть, то есть. У Маши тяжелая астения, она отстает в развитии, но ничего особо страшного нет.

У Максима порок развития позвоночника. У него достаточно сложная ситуация, и неизвестно, когда удастся его прооперировать. Профессор Ульрих в Австрии сказал, что, чем позже оперировать такой порок, тем лучше. Пока у Максима маленький рост, и заметна деформация фигуры. С интеллектом у него все в порядке.

Потом я взяла троих детей из Разночиновки. У Мишки церебральный паралич и умственная отсталость. Ему 12 лет, и сейчас он не говорит. Я взяла его, когда ему было около 5 лет. Он был привязан к интернатской кровати, бился и кричал. Я попросила персонал попробовать его отвязать, но никто не отвязывал, не хотел. Тогда я предложила: «Давайте я его заберу и попробую отвязать». Опека стала на дыбы, пришлось дойти даже до мэра города. В то время мэром был Баженов, опека ему подчинялась. Он ногой топнул, приказал, и опека отдала мне Мишку, а с ним еще двоих детей: Надю и Рому. Потому что я решила, раз мэр за меня, надо поскорее побольше детей брать.

Надя и Рома очень отстали из-за того, что столько времени провели в детдомах, а с психикой у них, к счастью, все хорошо. Я взяла их, когда им было около одиннадцати лет. Сейчас Наде 18, а Роме 17 лет, и они мои первые помощники. У нас хорошие отношения.

Я все время пыталась усыновить детей, но там очень жесткие требования: на каждого ребенка надо иметь доход в размере прожиточного минимума. Получается, что нужно по 6 тысяч на каждого плюс на меня – в общей сложности около 80 тысяч. Такую работу найти практически нереально.

В каком доме вы сейчас живете? Сколько комнат? Хватает ли всем места?

Сейчас мы живем в доме, площадь которого 97 метров. Это простенький деревянный дом, который я сама пристраивала.  Сейчас нас здесь живет 8 человек. Дом смотрели все жилищные службы и все нашли условия жизни удовлетворительными. Было неприятно, что решение жилищной проблемы происходило усилиями моих друзей и моими личными. Органы власти не пытались особенно помочь. Они чуть что приходили и говорили: «Если вы вот это не сделаете, то мы придем и заберем детей в детский дом».

Каким образом вас поддерживает государство?

Государство платит пособие, которого чисто на жизнь хватает. Его не хватает, чтобы дом ремонтировать. С ремонтом у меня каждый раз проблема, надо искать, кто поможет. Также государство мало поддерживает меня в отношении платного лечения, которого очень много. С другой стороны, эти пособия вызывают зависть у людей, которая очень сильно отравляет жизнь. Пособие на ребенка сейчас составляет 5100 рублей. На некоторых детей идет пенсия, которую мне разрешили снимать. На одного ребенка у меня идет зарплата 5300 р., на остальных зарплата не идет. Старшая девочка пособия не получает уже, но живет у меня, потому что жить ей больше негде, она доучивается еще.

Когда в одном доме живет столько людей, то должна быть особая организация жизни. Как строится ваш быт? Как проходит день? Как распределяются обязанности? Кто вам помогает?

Сейчас мне помогают почти все дети кроме Мишки, у которого ДЦП. Они должны убирать в своей комнате, делать уроки, они это делают. Они очень подвижные, много играют. Конечно, если они играют, то переворачивают весь дом. Но если они просятся на речку съездить или кино посмотреть, перед этим они должны все убрать. Очень много помогают еду готовить. В школу они могут ходить сами, кроме одного ребенка. Часть детей занимается индивидуально, а часть в общей школе. Я стараюсь немного подрабатывать, так как для меня важно не потонуть в бытовых проблемах. Конечно же, много сил и средств отнимает лечение, так как надо мотаться по всем инстанциям.

Как отнеслись ваши родители к тому, что вы начали брать к себе детей? Как восприняли это ваши друзья?

Мама вначале была недовольна, но сейчас она по возможности помогает, хотя в 76 лет ей это делать тяжело. А что касается друзей, то у меня остались те, которые хорошо относятся.

Сожалели ли вы когда-либо о том, что взялись за это?

Я сожалею только о том, что слишком мало их взяла и что не смогла побороть систему. Если бы мне удалось это, я взяла бы больше детей.