«Пожалуйста, возьмите мою дочь». Часть вторая

Мы публикуем продолжение рассказа многодетной приемной мамы, психолога фонда «Измени одну жизнь» Елены Мачинской. 

«Пожалуйста, возьмите мою дочь». Часть 2

Читать первую часть рассказа

Глава 3. Мы едем в хоспис.

— Привет, Оль! Ну что, встречаемся сразу в хосписе?

— Слушай, Лен, я сейчас в Москве с детьми, мне надо их сначала отвезти домой, а потом я смогу с вами встретиться и познакомить вас с Любой. Или знаешь что, давай лучше так: ты забери у меня детей и отвези их, а мы с твоим Димой, чтобы не терять время, сразу поедем в хоспис, решать, что делать.

— Хорошо, диктуй адрес.

На улице за ночь выпал первый снег, дорогу подморозило. Моя голубая машина, еще не успевшая переобуться в зимние шины, буксовала на каждой кочке. Я пыталась сосчитать, сколько осиротевших детей уехало на ней с новыми родителями из детских домов в новую жизнь.

Первым был четырехлетний блондин Степа. Он один из тех, кто попал под закон Димы Яковлева. Его несостоявшиеся американские родители успели познакомиться с мальчиком и даже привезли чемодан в детский дом, чтобы Степа собрал свои вещи. Но забрать мальчика с собой американцы не смогли – был принят закон. Муж с женой вернулись на родину одни, без приемного сына, а чемодан остался.

Степа замкнулся и много плакал. Я присела на корточки перед его инвалидной коляской, взяла его за руки и рассказала, что Наташа — его новая мама, она приехала за ним. И она точно-точно его заберет, прям сегодня. Он волнения Степа так сильно сжал мои руки, что я ощутила боль.

Потом моя машина помогала забрать еще много детей. Я теперь даже не могу вспомнить все имена. Я даже придумала такую шутку: «Сегодня хороший день. Еще одна звездочка на фюзеляже моей машины».

Мы встретились с Олей у метро, она отдала мне своих детей. Маленькую Дашу в детском кресле мы посадили в мою машину вперед, на пассажирское сидение, а ее брат Леша сел на заднее сидение. Сильный снег продолжал падать, мешая обзору. Всю дорогу, словно погрузившись в гипноз, Даша следила за снежинками и дворниками, торопливо смахивающими снег с лобового стекла. Леша заснул.

Я ехала очень медленно и осторожно, да, собственно, иначе бы и не получилось: как всегда после первого снегопада Москва стояла мертво. Добравшись без приключений, я сдала детей Ольги их бабушке и поехала обратно.

Зазвенел телефон. Это Дима с Олей добрались до хосписа и спрашивали, скоро ли я приеду. Я объяснила, что очень долго стояла в пробках, и уже «мчусь к ним». Моя поспешность оказалась роковой: машина потеряла управление на обледенелом участке и съехала с дороги в кювет. «Только бы не перевернуться», — испуганно пронеслось в голове.

К счастью, ничего подобного не произошло. Попытка выехать на дорогу оказалась безуспешной: из-под колес шел пар, машина буксовала, но с места не двигалась. Я решила выйти, посмотреть, что можно сделать и оказалась почти по колено в грязи. Холодная жижа моментально наполнила кроссовки. Машина засела капитально. На дороге — никого.

И вот я сижу в машине, слушаю радио, жду хоть какую-нибудь машину, минута бежит за минутой, никто не спешит проехать мимо. Я ругаю себя за то, что поспешила, что не успела поменять колеса, что не взяла такси…

Воображение рисует картины, как Люба умирает, не дождавшись меня, и ее ребенка по моей вине депортируют в Казахстан. Одновременно в голову предательски лезут мысли, что может быть «это знак», что лучше бы «сидела дома, как нормальные люди, вечно больше всех надо», что… Поток мыслей прерывает машина, появившаяся из-за поворота. Я снова выпрыгиваю в грязную жижу и бегу на дорогу, машу, прошу остановиться и помочь мне. Надежда на спасение не оправдывается: девушка-водитель, не обращая внимания на мои сигналы о помощи, проезжает мимо.

Минут через 15 появляется новая машина. На этот раз водитель соглашается помочь. Мы трижды пытаемся вытащить мою машину, трижды рвется трос, он слишком тонок и ненадежен. Наконец, у нас на руках остается три коротких куска. Я сплетаю их между собой и впервые за этот день улыбаюсь от мысли, что наконец-то пригодились в жизни уроки макраме.

И вот две машины соединены между собой прочной «пуповиной». Очень опасная ситуация, между машинами меньше метра. Начинаем тянуть, очень медленно, очень тихо. Любое резкое движение — и я рискую разбить машину спасителя. К счастью, у нас все получается. Отказавшись от денег, мужчина уезжает.

Я еду в хоспис, на этот раз стараюсь больше не разгоняться. Москва стоит в пробках, на дорогу уходит почти три часа. Напряжение нарастает. И вот, наконец, когда уже начали спускаться сумерки на заснеженный город, на пороге хосписа появилась странная женщина в потрепанной грязной одежде, с взлохмаченными волосами и красным лицом. Джинсы у нее по колено в грязи, из кроссовок при ходьбе раздается хлюпанье, и бегут струйки грязи. Слегка положение спасают бахилы, но, в целом, вид у этой дамы по-прежнему остается далеким от презентабельного. Это я.

Подхожу к охраннику:

— Добрый день, я к Любе, в 507 палату, там меня уже ждут.

Пожилой охранник подозрительно осматривает меня и просит предъявить паспорт.

— Кем вы ей приходитесь?

Я теряюсь, получается что-то совершенно невразумительное:

— Я… Ммм… Я из благотворительного фонда, я… ну… я будущая мать ее ребенка, наверное,  — ругаю себя, надо было сказать сестра или родственница. Теперь, меня, наверное, не пропустят.

К моему большому удивлению, меня пропускают, несмотря на позднее время, внешний вид и мое неопределенное отношение к Любе. Около лифта висит объявление, что навещать пациентов хосписа можно в любое время суток с детьми и даже с животными. Это очень сильно в тот момент удивило меня. Как так? Ведь это как больница, какие животные? А как же режим?

Я подхожу к палате Любы. От волнения сердце готово выпрыгнуть из груди. Мне страшно. Мне очень страшно. Никогда в жизни мне еще не приходилось встречаться с человеком, который умирает, быть может, уже в эту минуту. Я некоторое время стою перед дверью, успокаивая себя. Я должна вести себя спокойно, уверенно и естественно. Сделав глубокий вдох, я вхожу в палату.

Огромная палата, в которой стоит четыре кровати, очень сильно отличается от того, что я ожидала увидеть. Вместо чистоты реанимации, аппаратов и датчиков — картины на стенах, шторы, цветы на окнах. Если бы не больничные запахи и четыре перпендикулярно к стенам стоящие кровати, обстановку в целом можно было бы назвать домашней.

Палата в Центре паллиативной помощи. Фото — cpmdzm.moscow 

Все кровати, кроме одной, пусты. Люба лежит у окна, справа от нее стоит мужчина, слева на стульях сидят Дима и Ольга. Девочка с игрушками сидит за столом в центре. Я сразу догадываюсь, что это и есть Аня.

— Привет всем, — поздоровалась я. Все повернулись ко мне. Зависла неловкая пауза. – Ну, это я… Доехала все-таки, простите, что долго.

Глава 4. Знакомство.

Мне придвинули стул. Люба недоверчиво и цепко осмотрела меня. Я заметила, что взгляд ее остановился на грязных джинсах.

— Я забуксовала, простите, что в таком виде. Пришлось толкать машину.

Люба улыбнулась, но все еще недоверчиво смотрела на меня. Я попыталась объяснить, что Оля, мол, мне позвонила, что… Дима прервал меня:

— Да мы уже все рассказали, и уже даже фотографии посмотрели, все обсудили. Только тебя ждали.

Люба сразу перешла к делу:

— Да, Леночка, пожалуйста, возьмите мою дочку, помогите нам, пожалуйста. Я сама в детском доме была, я знаю, что это такое. Я больше всего на свете боюсь, что Аня туда попадет. — По щекам женщины покатились слезы. — Вы ее только временно возьмите. А Хаям, — Люба показала рукой на мужчину, стоявшего справа от кровати, — гражданство оформит, а потом заберет ее. Он ей как отец.

Хаям согласно закивал. Обязательно, мол, заберу, без вариантов. Все это время он трепетно держал Любу за руку. Видно, что все происходящее для него — шок. Меня удивило тогда, насколько спокойно и сдержанно вела себя Люба. Я ожидала увидеть все, что угодно, только не это.

Если бы не шишка на шее и не боль, которые причиняли ей движения, я бы никогда не догадалась, что ее положение может быть бедственно. Держалась она спокойно. Особенно для человека, которому только несколько дней назад сообщили, что осталось жить не больше недели.

— Хорошо, я думаю, что мы даже сможем вам помочь юридически с гражданством. Я волонтер благотворительного фонда, у нас есть юрист. А сейчас нам надо решить, как правильно оформить ребенка, чтобы ее не забрали в случае чего.

— Я уже все узнала, — сказала Ольга. — Нам нужен нотариус. Оформим два волеизъявления, одно на тебя, другое на меня, на всякий случай, если что-то вдруг пойдет не так. Я уже договорилась на завтра с нотариусом, на сегодня не получилось, к сожалению.

Неожиданно Люба заволновалась:

— Леночка, Олечка, ну, торопиться не надо, я же еще не умираю. Я, может, даже еще поправлюсь. Доктор сказал, что меня подлечат и выпустят, у меня ничего серьезного. Это не рак, это просто лимфоузел воспалился. А все подумали, что рак. Я на работу пойду в понедельник, мне уже звонили, чтобы я вышла. У меня не все так плохо. Прямо сейчас оформлять ничего не надо. Давайте я лучше вам покажу фотографии Анечки с праздника.

Через некоторое время мы с Ольгой вышли в коридор.

— Оль, я не понимаю. Ее, правда, домой выписывают? Чего она говорит? Она вообще знает, что она в хосписе, а не в больнице?

— Да, ей все объясняли не один раз, она знает. Врач и с ней, и с Хаямом разговаривал. Ей это и тут сказали, и в больнице, из которой ее привезли.

— А что делать-то, как оформлять-то, если она не хочет?

— Ты знаешь, я вчера с доктором говорила, мне он сказал, что два-три дня, не больше, поэтому надо торопиться. Она просто в отрицании, не хочет верить, что это конец. Она же только три дня назад узнала, что у нее онкология, уже 4-я стадия… До этого она пила обезболивающее и работала. Я поговорю с ней, завтра нотариус будет здесь, я уговорю ее подписать документы.

Как позже мы узнали, рассказ Любы о том, что она «не знала» о том, что у нее рак, был неправдой. Она знала об этом с 2010 года, когда ей удалили почку. Уже после ее смерти я нашла папку с документами и обследованиями, где явно значилось, что уже тогда у Любы была 3-я стадия. Она тогда говорила всем, что у нее «камень удалили», не наблюдалась и не делала химию.

Работала, переехала в Москву, полюбила Хаяма и пыталась устроить с ним личную жизнь. Сложно сказать, зачем она обманывала нас тогда, зачем делала вид, что впервые слышит о своем заболевании? Я долго думала и пришла к выводу, что эта ложь была нужна ей для того, чтобы Хаям ее не бросил: весь этот спектакль про «не знала» был только для одного зрителя — для того, кого она любила, ради кого она уехала из родного города в чужую страну.

Она не могла признаться даже сейчас, что обманывала его несколько лет. Тому были причины: Люба была старше Хаяма, а он мечтал о детях. Люба подозревала, что вряд ли бы он стал тратить время на «бесперспективную» невесту. Она до последнего дня, пока силы не покинули ее, пока ее не увезли на «скорой», скрывала свою болезнь ото всех: любимого, детей, друзей.

Потом мы еще долго сидели в палате, Люба рассказывала о своей жизни, об Ане, о своей старшей дочери Насте, которая несколько лет ушла из дома и больше не общается с ней. Люба очень переживала, что Настя не приходит.

В тот день мы довольно долго говорили, я пыталась узнать и записать, как можно больше: где жили в Казахстане, имена родственников, в какой поликлинике карта, где прописаны, где учится ребенок, чем болел, чем лечили, аллергии, наследственность — все, что могло мне пригодиться, если вдруг уже завтра Любы не станет.

Наконец, мы поняли, что Люба устала, попрощались и вышли. Аня осталась ночевать  с мамой в палате — она делала так уже не в первый раз. Я сильно заволновалась, как же так, а вдруг Любе плохо ночью станет, и все произойдет на глазах ребенка? Ольга меня успокоила, убедив в том, что тут работают опытные люди, и они постоянно следят за ситуацией. Они смогут вовремя прийти на помощь. И что, судя по состоянию Любы, если она и уйдет, то, скорее всего, не сегодня.

Ольга была права на столько, на сколько никто не мог ожидать: Люба ушла, действительно, «не сегодня». Поправ все законы и прогнозы врачей, она прожила больше, чем полгода, и каждый день приносил каждому из нас что-то важное.

Эти полгода переменили все мои представления о жизни и смерти, смирили с ее неизбежностью. Я много узнала о жизни в хосписе, о том, что хоспис — это не про страх, мучение и смерть, а про жизнь, про любовь и доброту. Я расскажу об этом еще в следующих главах, но в тот день мне было еще страшно и многое непонятно.

Мы вышли на улицу, и Хаям, так долго «державший лицо», упал в мои объятия и зарыдал.

— Ты навсегда моя сестра, спасибо тебе, — только и мог повторять он. У меня и Ольги тоже потекли слезы, которые больше не надо было сдерживать. Только Димка, обняв меня и рыдающего Хаяма, крепился, как мог, пытался нас подбодрить и найти неловкие слова поддержки. Хотя, кажется, и у него в уголке глаз блеснуло то, что мужчины пытаются скрывать. Но я не уверена. В ту ночь снова спалось плохо.

Продолжение рассказа, часть третья