«Открыла путь к разрушающему нравственность злу»: Как царская Россия не справилась с проблемой подкидышей

1 июля 1891 года был прекращен тайный прием детей в Московский и Петербургский воспитательные дома. Случилось это потому, что с 1888 года количество подкидышей только в Москве за год достигло 17 000 и исчерпало все возможности для их призрения. А царская семья к тому времени убедилась, что способа уменьшить принос младенцев в учреждение, которому она покровительствовала больше века, найти так и не удалось.

«Непринужденным образом принудить»

Проблема старика и старухи из сказки про Снегурочку уже при Петре I выглядела надуманной. Зачем было обзаводиться таким ненадежным ребенком, когда вокруг было полно сирот и еще больше детей, рожденных вне брака? Рождение внебрачных детей представляло собой серьезную головную боль для власти. Чтобы не поощрять блуд, принимались разного рода ограничительные меры в отношении незаконнорожденных и их матерей. Но как только их вводили, возрастало число убийств незамужними женщинами своих новорожденных. Царь-реформатор решил, что государственное призрение подкинутых младенцев — самое лучшее решение. А считая, что большая часть монахов — «тунеядцы суть», задумал распределить детей по монастырям. В 1724 году Петр I указал:

«Несколько монастырей определить, где всех сирот обоего пола принимать обоих сортов, то есть без призрения после родителей оставших и подкидышей, или явленных таких, которых воспитывать, мужеского до 7 лет, а потом отсылать в школы определенные, а женского пола обучать грамоте, також следующих мастерств: пряжи, шитья, плетенья кружев (для чего надлежит выписать из Брабандии сирот, которые выучены в монастырях)».

Для мальчиков старше 7 лет надлежало построить особые училища, поскольку в женских монастырях «им быть неприлично», «где обучать сверх веры и заповедей Божьих цифири и геометрии». Но сначала обо всех монастырях нужно было собрать обстоятельные сведения. Дело затянулось. А после смерти царя-преобразователя проект похоронили.

Сорок лет спустя, вместо того чтобы развивать сеть сиропитательных заведений по всей России, личный секретарь Екатерины II И. И. Бецкой основал в Москве учреждение для взращивания «третьего чина народа» — купцов, ремесленников, мещан — из безродных детей.

В первые же месяцы своего существования Московский воспитательный дом, открывшийся 21 апреля 1764 года, столкнулся с жестокой реальностью: оказалось, что «многого числа хороших кормилиц сыскать трудно». К сентябрю в штате Дома состояло лишь 14 кормилиц — для нескольких сотен принесенных младенцев. Почетному опекуну князю Сергею Васильевичу Гагарину была направлена просьба о том, «чтобы находящихся у него в команде поблизости Москвы волостях кормилиц за плату несколько непринужденным образом принудить». Но деревенские кормилицы в Дом не спешили. Пришлось выкармливать младенцев молоком коров и коз из рожка. К концу года из 523 несчастнорожденных, как назвал их И. И. Бецкой, 424 ребенка умерло. Неженатый бездетный Бецкой сделался специалистом по вскармливанию младенцев. В письме к обер-директору Г. Г. Гогелю он советовал разбавлять козье молоко водой, требовал, «чтобы посуда и тряпки для доения были постоянно чисты, для чего должна быть вода всегда под руками». О питании детей старше двух месяцев он писал доктору воспитательного дома И. Н. Янишу:

«Я видал, как хорошо кормленная и с сосцами в чистоте содержанными приученная коза, входя в комнату к ползающим младенцам, довольно на полу простиралась и охотно им дозволяла молоком нагруженное свое вымя высасывать; ребятишки, ею вскормленные, все бодры и здоровы были».

Кормилицы, взяв детей из Дома и возвратясь в деревню, кормят этих детей не грудью, но рожком

Но превратить воспитательный храм в козью ферму не получилось, и в 1767 году из принятых 1089 младенцев 1073 умерли. Поэтому опекунский совет решил раздавать детей за плату по деревням.

В открывшемся 1 октября 1770 года Петербургском воспитательном доме возникли те же проблемы: количество приносимых детей ежедневно росло, кормилиц катастрофически не хватало. Были дни, когда на одну женщину приходилось по четыре-пять младенцев. В Московском доме «лишних» детей измученные кормилицы неласково называли налишниками.

Поток сдаваемых в воспитательные дома малышей рос год от года. Причиной тому, конечно, было неслыханное по своей щедрости обещание И. И. Бецкого, что «все дети и их потомство на вечное время вольные» будут. И крестьянки, и солдатки понесли своих чад к дверям воспитательных домов — к дверям в светлое будущее.

После смерти Бецкого, в 1796 году, Екатерина II решила изменить правила существования благотворительного заведения.

«С протечением времени,— писала она в Московский опекунский совет,— практически открылось, что Воспитательный Дом не может ни вмещать, ни воспитывать всех приносимых младенцев, а по необходимости раздает их на воспитание в деревни, почему и нужно сделать штат, сколько содержать и воспитывать можно в Домах здесь и в Москве, а затем остающихся отдавать на воспитание по деревням… Детей, приносимых в Воспитательные Дома сверх штатного числа в оных предполагаемого, по невмещению их там, отдавать на воспитание по деревням, где с самого начала бытия своего, обозрев себя в поселянской жизни, и не должны уже быть извлекаемы из сего состояния, умножение которого Государству толико полезно».

Восьмилетних детей было решено раздать ремесленникам по всем губернским городам в обучение. Но воплотить эти нововведения в жизнь Екатерина II уже не успела.

Взявшая после ее смерти под свое покровительство оба воспитательных дома супруга Павла I императрица Мария Федоровна пришла в ужас, узнав, что за 30 лет их существования из 65 000 пригретых детей уцелело только 7 000. Императрица принялась исправлять ситуацию. Прежде всего она решила прекратить убийственное раннее кормление младенцев молоком животных. Чтобы привлечь кормилиц, получавших за свой труд 1 руб. в месяц, с апреля 1797 года им увеличили жалованье до 2 руб. в месяц, а с октября — до 3 руб. Крестьянам, взявшим ребенка на воспитание в деревню, решено было платить 18 руб. в год. Если младенец доживет в семье кормилицы до трех месяцев, императрица повелела выдавать еще 1 руб., за здорового полугодовалого опять рубль, по исполнении года — 2 руб., если доживет до пяти лет — еще 2 руб., и при возвращении шестилетнего ребенка в воспитательный дом семью обещали наградить 6 руб. Мелкий чиновник в Петербурге тогда получал 5 руб. в месяц.

В 1798 году императрица обратилась к московскому митрополиту, прося его «о склонении кормилиц к приходу в Дом для вскормления младенцев». А чиновники воспитательных домов объехали сельских священников и попросили их во время служб приглашать крестьянок в кормилицы к несчастнорожденным.

Но только через четыре года в обоих воспитательных домах число кормилиц наконец пришло в соответствие с числом приносимых младенцев, а крестьянки стали регулярно разбирать их по деревням. На заработки в воспитательные дома потянулись и горожанки: мещанки, солдатки, жены ремесленников.

«В совершенной нищете содержат их»

Счастливчиков, которые будут жить и учиться в воспитательных домах, было решено иметь не более 500 в каждом. Остальные до трех лет должны возрастать по деревням вокруг столиц у кормилиц, а потом отправляться в казенные и государевы удельные деревни к «благонадежным и доброго поведения крестьянам» на воспитание.

«По истечении 17 лет,— указывала императрица,— мальчиков снабжать домом, участком земли для обрабатывания лугов, кроме того для посева — семенами. Выдавать им деньги на покупку земледельческих орудий и такие питомцы уже делаются казенными поселянами».

Девочкам при выходе замуж полагалось 25 руб. на приданое. В 1799 году в деревнях вокруг Петербурга оказалось 6 769 питомцев. Но директор барон Икскуль был вынужден констатировать:

«Хотя бы плата кормилицам за сохранение жизни детей была бы и удвоена, то все-таки это не приведет к желаемым результатам, ибо из неоднократных наблюдений оказалось, что кормилицы, взяв детей из Дома и возвратясь в деревню, кормят этих детей не грудью, но рожком и к прекращению этого обмана нет возможности придумать какие-либо меры…многие не выдерживают в избах страшную нечистоту и вредный воздух».

И в 1802 году Мария Федоровна обратилась к Опекунскому совету:

«Опытностью доказано, что все еще в великом числе умирают дети; при осмотрах же по деревням оказывается, что крестьяне весьма дурно, даже в совершенной нищете содержат их, обращая исключительно все даваемые им деньги и вещи в собственную токмо свою и семей своих, а не воспитанников пользу… Правда, что посредством принятых вновь мер к отправлению грудных младенцев по деревням, сберегается их в большем числе, против прежних времен, так что ныне по пропорции умирают они более на втором, нежели на первом году возраста их, в совершенную прежних лет противоположность. Но по отнятии их от груди остаются в руках крестьян-воспитателей своих и тут настает великая трудность или, лучше сказать, невозможность предохранить их от всех вредных следствий небрежения и алчности».

Императрица предложила основать в Гатчине особый сельский воспитательный дом на 700 человек и забирать туда из деревень детей, достигших двухлетнего возраста.

«В деревне их показывают умершими»

При поступлении в воспитательный дом на ребенка надевали шнурок с костяной или свинцовой пластинкой, на которой обозначались дата рождения и его индивидуальный номер,— таким образом, родственники, чиновники и врачи могли его опознать. Но при проверках подопечных в деревнях часто оказывалось, что номерки «потерялись» и отличить питомца от крестьянского ребенка теперь нет никакой возможности. И с 1817 года «секретно родившим» дамам, приложившим к оставляемому ребенку 100 руб., воспитательные дома стали давать гарантии, что ребенок не будет отправлен в деревню, а окажется среди 500 счастливчиков, растущих в столице.

А участь сосланных в деревни могла быть ужасной. «Современные известия» в 1869 году писали:

«Как правительство не запретит московским скопцам… набирать несовершеннолетних мальчиков для лавочной прислуги, а скопчихам набирать несовершеннолетних девочек для домашней прислуги и для работ на своих поясных заведениях? Известно, что главная промышленность скопчих поясные заведения; на них они работают шелковые и бумажные пояса и тесемку. На таких заведениях работает от 20 до 50 девочек и по времени они все оскопляются; пора догадаться и запретить скопцам брать к себе несовершеннолетних детей. Запрещение это послужило бы к искоренению этой секты. Мальчики и девочки эти большей частью питомцы Московского воспитательного дома, отдаваемые на воспитание в деревни; там скопцы покупают их у воспитателей рублей за сто серебром — дорогую цену для мужика. В деревне их показывают умершими, а у скопцов они живут под другими именами и с другими паспортами; скопцы великие мастера обделывать такие дела, да с вольными деньгами у нас и труда большого нет это обделать«.

В деревне их показывают умершими, а у скопцов они живут под другими именами и с другими паспортами

Очень трудно было распознать, в какие руки попадает младенец. Чтобы получить ребенка, кормилица должна была предъявить в воспитательном доме «одобрительное письмо», выданное священником. Но вскоре обнаружилось, что «священники за свидетельство, по которому отдаются дети из Дому на воспитание, берут от 15 до 30 коп.». А если ребенок умер, то, чтобы получить полную сумму за год выкармливания младенца, дата его смерти указывалась неверно. Во избежание передачи детей «благонадежными» женщинами нерадивым кормилицам избы стали метить дощечками с литерами «В. Д.», а на кормилиц надевать черные шнурки, запломбированные штемпелем воспитательного дома.

«Придумать средство к отвращению злоупотребления»

И все же смертность питомцев оставалась очень высокой: некоторые из них умирали в первый же день пребывания в Доме, потому что слишком поздно были доставлены повивальными бабками или знакомыми роженицы; некоторые умирали по дороге в деревни — в стужу или распутицу не всякий взрослый решался подвергнуть себя путешествию, а тут младенца отправляли за 50-80 верст; а в месяцы полевых работ они по-прежнему умирали от голода, потому что кормилиц не хватало. Вдовствующая императрица Мария Федоровна искала способы ограничить число приносимых детей в Дом и думала, как воспрепятствовать «приносу их в первые дни от рождения». В 1809 году она указала:

«Для склонения матерей к содержанию новорожденных детей некоторое время дома до отвоза их в Воспитательный Дом определить им за первые 4 недели денежное награждение для тех, коих дети принесутся в сей Дом крещеные и снабженные свидетельствами священника, а именно: за первую неделю — 5 р., за вторую — 4 р., за третью — 3 р., а за четвертую — 2 рубля».

Об этом напечатали объявления и раздали их повивальным бабкам и священникам, чтоб донесли эту информацию до рожениц.

После этого количество выживших младенцев резко увеличилось, и воспитательные дома были заполнены не новорожденными, а месячными детьми, которым все равно нужны были кормилицы! Расчет императрицы на то, что, покормив, мать привяжется к ребенку, не оправдался.

Было решено провести своего рода «социологическое исследование». 24 сентября 1810 года почетный опекун князь Шаховской получил высочайшее повеление:

«Постоянно умножающийся принос детей в Воспитательный Дом, прекращающий почти всякую возможность снабжать Дом достаточным числом кормилиц, побуждает изыскать решительный способ к уменьшению приноса, но как изобретение сего способа крайне затрудняется неизвестностью откуда и из какого именно состояния людей наиболее детей в Дом поступает и при незнании источника едва ли возможно придумать средство к отвращению злоупотребления, то первым и важнейшим предметом поставляется открыть сей источник, приступив к исполнению следующих правил без всякой разгласки и даже без объявления Опекунскому Совету, а только дав знать о том главному надзирателю и тем, которые непосредственно по сему делу употреблены будут, а именно:

1. От каждого или каждой, кто принесет в Воспитательный Дом младенца, требовать предъявления паспорта и по оному записывать имя и состояние принесшего младенца в особую книгу, с отметкою, где паспорт в последний раз был явлен, а потом спрашивать — чей ребенок, как ему имя, кто родители и прочие обстоятельства, до него касающиеся… Если же лицо принесшее ничего объявить не захочет, то на первый случай и сие записывать, а когда усмотрится со временем в сем случае злоупотребление, то в рассуждении таких людей особливая предосторожность предписана будет.

2. Каждое утро записку о всех принесших накануне детей в Дом, с показанием их объявлений о младенцах, отсылать к полицейскому чиновнику, дабы он разведал и сообщил Почетному Опекуну или Главному Надзирателю — справедливы ли оказались объявления сих людей, а о тех, кои ничего не объявили, постарался бы узнать с точностью, каких детей принесли.

3. Буде принесший младенца отзовется не имением паспорта, от такового младенца принять и что об нем объявить — записать, а самого или саму препроводить с унтер-офицером к полицейскому чиновнику для разведывания — кто таковые и какого принесли ребенка для уведомления о том Почетного Опекуна или Главного Надзирателя».

Секретное исследование длилось 4 года и повлияло на принос детей в Петербургский воспитательный дом. Если с 1806 по 1810 год в Дом поступило 12 097 младенцев, то с октября 1810 по апрель 1815 года их оказалось 10 478.

В 1815 году Мария Федоровна объявила, что собранные за 4 года сведения совершенно достаточны и «учрежденный особый присмотр за приносимыми детьми и всякое об них разведывание уничтожить и прием приносимых детей производить по-прежнему». После этого принос младенцев опять возрос, переваливая в некоторые годы за 3 тыс. Из полученных сведений оказалось, что среди оставленных за эти годы детей 243 ребенка были от благородных родителей и 1 507 — от крепостных.

«Путь к охлаждению чувств»

После смерти вдовствующей императрицы Марии Федоровны борьбу с приносом младенцев продолжила супруга Николая I Александра Федоровна. В 1829 году она указала: строго расследовать, не солдатский ли ребенок-подкидыш, и если таковым окажется, отдавать его в военное ведомство или содержать его в воспитательных домах или деревнях, но за счет главного управления военных поселений, а когда подрастет, сдавать мальчика в кантонисты, а девочку — в прачки.

Тем временем число подкинутых детей продолжало расти. Солдатки-вдовы и даже замужние, жившие в огромных количествах в обеих столицах, предпочитали сдавать несчастнорожденных в воспитательные дома. По сведениям статистика В. П. Андроссова, в начале 1830-х годов в Москве было 11 796 солдаток, и лишь десятая их часть жила при мужьях. Десятки тысяч крестьян занимались отхожими промыслами в Москве, оставив жен в деревнях. В помещичьих домах жило дворни 44 572 человека и еще работало 26 448 слуг по паспортам. Многие из них были незамужними и холостыми, и дети им были совершенно не нужны.

«Количество принесенных детей в Воспитательный Дом в прошедшем году,— писал Андроссов в 1832 году,— составляло более три пятых всего числа родившихся… Вообще средним числом в каждые два дни приносимо было по 29 младенцев. Заметить, впрочем, должно, что не все дети из приносимых родились вне браков: бедность также заставляет иногда родителей нести младенца в Воспитательный Дом, как и стыд».

Петербург не отставал в этом отношении от Первопрестольной. Если в 1825 году благотворители приняли 3 986 младенцев, то в 1835 году их число достигло 5 142. В деревнях за эти 10 лет количество питомцев выросло с 8 116 до 13 396, а издержки по их содержанию с 400 тыс. руб. до 605 с половиной тысяч. Детей стали распределять не только по Санкт-Петербургской губернии, но и по Новгородской.

В 1837 году вышел высочайший указ о новых принципах существования воспитательного дома:

«Опыт показал, что многие родители отдают и законнорожденных своих детей, не по причине нищеты, а для того, чтобы этим способом вывести детей своих из сословия, которому принадлежат, освободив их от обязанностей, лежащих на том обществе или доставить выгоды по гражданской службе выше своего состояния. Такое вредное и противоестественное расширение пределов благотворительной цели учреждения Воспитательного Дома обратило особенное Наше внимание и Мы убедились в необходимости принять меры для ограничения приноса».

Количество принесенных детей в Воспитательный Дом в прошедшем году составляло более три пятых всего числа родившихся

Отныне всех без исключения детей приказано отправлять в деревни и никогда обратно в воспитательный дом не брать, а выросших употреблять для казенных фабрик или причислять к сословию казенных крестьян. В воспитательном доме имели право теперь жить и учиться только осиротевшие дети военных обер-офицеров и гражданской службы чиновников до 9-го класса включительно.

Поразительным оказалось то, что эти новые правила совершенно не помогли. В 1839 году вышел новый высочайший указ, в котором говорилось:

«Учреждение Воспитательных Домов почти совершенно прекратило преступление детоубийства и спасло от погибели множество невинных существ… с другой стороны, легкость, с какой совершается прием в Воспитательный Дом детей, открыла путь к разрушающему нравственность злу — охлаждению чувств родительских и расстройству семейного быта в низших классах жителей обеих столиц и их окрестностей. Когда бы не было средств освободиться от попечений и забот, сопряженных с званием родителей, многие матери, находящиеся даже в бедности, употребили бы все усилия к пропитанию своих детей…»

В Петербургском воспитательном доме прибегли к жесткой мере: матерей лишили возможности знать, где воспитывается брошенный ею ребенок, т. е. лишили ее возможности вернуть его когда-либо. В Москве Опекунский совет категорически отказался исполнять это указание. Но родительские чувства в низших классах не пробудились. В 1851 году в Петербургский воспитательный дом принесли 6 828 детей, а по деревням в его ведении находилось 19 710 питомцев.

«Остаются без призора и гибнут»

В эти годы обнаружилась новая серьезная проблема — высокая смертность родных детей кормилиц. В высочайшем указе на имя министра Императорского двора 1839 года о ней говорилось:

«До сведения Моего дошло, что крестьянки дворцовых имений во множестве поступают в кормилицы Воспитательного Дома, или берут из оного детей для вскормления, чрез то их собственные дети остаются без призора и гибнут в значительном числе. Находя такое обыкновение, на корыстных видах основанное, противным нравственности и гласу природы, повелеваю: отныне навсегда сие им воспретить».

Дворянство Санкт-Петербургской губернии после этого заявило о тех же проблемах в своих деревнях и постановило отпускать баб в кормилицы только с разрешения помещиков. В воспитательном доме через пару лет опять разразился «молочный кризис».

Но самое страшное было впереди. По волостям, где процветал кормиличный промысел, пополз сифилис, который выкашивал деревни целиком. В 1859 году губернатор Великого княжества Финляндского из-за катастрофической ситуации в крае (там крестьянки стали «брать на грудь» чужих малышей с 1840 года) добился у императора запрета отправлять детей из воспитательного дома в финские деревни. Проблемных питомцев перевезли в другие губернии.

В истории московской Павловской больницы говорится:

«Больные сифилисом кормилицы, равно как и взрослые питомцы и питомки, страдающие означенною болезнью, уже издавна принимались на излечение в Павловскую больницу: еще в 1826 году было распоряжение о том, чтобы кормилицы, зараженные сифилисом, помещались в больницу на безвозмездное в ней пользование; а потом стали присылаться сюда питомцы и питомки. Для таковых больных имелись особые палаты в главном здании больницы».

На 1863 год в деревнях жило 34 000 детей-питомцев. Возникшие в 1864 году земства, в обязанности которых входила забота о народном здоровье, забили тревогу. В январе 1868 года генерал-майор П. М. Голенищев-Кутузов-Толстой заявил Московскому губернскому собранию, что «население Московской губернии лишается до 80% из числа детей, не достигающих 7-летнего возраста, по случаю злоупотреблений по воспитанию в деревнях питомцев московского воспитательного дома». Причины все те же: небрежение к собственным детям ради кормиличного промысла и сифилис.

Известный публицист того времени А. А. Киреев возмущался:

«Я считаю учреждение воспитательных домов не только излишним, но даже положительно вредным… Учреждение воспитательных домов положительно увеличивает число незаконнорожденных детей и влияет, таким образом, на народную нравственность».

Но требовать от столичных жителей монастырского образа жизни было верхом наивности. В Петербурге в 1865 году холостяков было вдвое больше, чем девиц, половина женатых мужчин жили в городе без своих жен. Первое место среди женского населения занимали девицы, второе — вдовы. Около 100 тыс. представительниц слабого пола не были обеспечены и должны были жить своим трудом, а работы для них катастрофически не хватало. Основными профессиями были «швейка», служанка, кухарка и прачка, чей труд очень низко оплачивался. Официально на учете в полиции состояло 2 000 «ветрениц», но многие статистики склонялись к тому, что этим промыслом не брезговало около 20 000 петербурженок. «В Петербурге,— писал доктор Н. В. Яблоков,— из 1 000 первородящих более двух пятых рождают вне брака».

С отменой крепостного права население столиц каждый год увеличивалось, но отнюдь не за счет богатых горожан. И семейные бедняки, и незамужние женщины несли новорожденных в воспитательные дома. В 1888 году Московский дом принял рекордное число младенцев — 17 114. А число крестьян, желавших зарабатывать на воспитании чужих детей, сократилось в два раза. В конце года император Александр III обратил внимание на высокую смертность в воспитательных домах и поручил Опекунскому совету озаботиться изысканием мер по уменьшению числа отдаваемых в воспитательные дома младенцев.

Новые правила были введены в 1891 году, положив конец более чем вековому тайному приему детей. Теперь, чтобы ребенок был бесплатно принят на полное воспитание, требовалось представление метрической выписки о его рождении, удостоверяющей, что он незаконнорожденный. А подкидышей стали принимать только через полицию. Матери, желавшие вскармливать своих незаконнорожденных детей у себя дома, могли получить денежную помощь в течение двух лет: в Петербурге им платили в первый год 30 коп. в день, второй год — 20 коп. в день, в Москве соответственно 25 коп. и 17 коп. в день.

В следующие годы приток детей в воспитательные дома снизился почти в два раза, а половина из поступивших младенцев вскармливалась молоком родных матерей. Но и через четверть века профессор П. И. Георгиевский писал:

«За последние 30 лет повсюду за границей принимались меры борьбы с детской смертностью, причем главное внимание было направлено на улучшение призрения грудных детей, и, надо отдать справедливость, эти меры дали блестящие результаты: смертность в них сильно понизилась чуть не вдвое. Наоборот, в России за это время никакого улучшения, никакого уменьшения детской смертности не последовало».

В 24 губерниях в различные приюты для призрения детей все младенцы попадали путем подкидывания, т. е. замерзшими, истощенными, больными. В циркуляре Министерства внутренних дел за 1911 год говорилось: «Есть местности, где смертность среди детей составляет 80 и даже 90%».

«В среднем процент смертности детей, призреваемых в приютах и в Воспитательных Домах, равен 50,— писал в 1916 году доктор Б. П. Бруханский.— Количество грудных детей, поступающих на призрение в приюты, в последние годы в среднем не менее 60 тысяч, такое же количество поступает ежегодно и в Воспитательные Дома. Таким образом, всего в год поступает на призрение не менее 120 тысяч детей — подкидышей и внебрачных. Стоимость их содержания равна в год около 5 000 000 р., из которых около 3 миллионов падает на Воспитательные Дома. Таким образом, у нас в России в учреждениях для призрения детей умирает их ежегодно не менее 60 тысяч в самом раннем возрасте».

Возникшее в 1913 году Всероссийское попечительство об охране материнства и младенчества ратовало за оплачиваемый двухлетний отпуск по уходу за ребенком для многочисленных работающих с утра до вечера матерей, считая что это лучший способ спасения младенцев от смерти. Но началась мировая война, и рассмотрение этих идей отложили до лучших времен. Потом началась революция, и старая система призрения несчастнорожденных приказала всем долго жить. Причем в самом буквальном смысле слова. За 1917 год в Московский воспитательный дом поступил 4 721 ребенок, а умерло 4 588 младенцев. В 1918 году поступил 2 801 ребенок, а умерло 3 186. Создание новой системы — детских домов — потребовало новых, ничуть не меньших жертв.