Что ты все врешь: Как отличить наглую ложь от детской фантазии

Мы все время от времени умалчиваем, замыливаем, оставляем вопрос открытым, увиливаем и иногда просто откровенно обманываем. То есть не говорим правду, всю правду и ничего, кроме правды. Мы лжем родителям («Кто курит? Я? Мам, ну ты что?»), начальству («Я в пробке застрял! Ага, мне минут 20 еще стоять, точно!»), детям («Смотри, что тебе Дед Мороз принес, ты рад?»).

Нас обманывает правительство, банки, операторы мобильной связи, супруги, коллеги… «Нет правды на земле, но нет ее и выше», — сказал поэт. Так устроен этот мир, ничего не поделаешь.

Так почему же обнаружение того факта, что свой, родной, любимый ребенок позволил себе солгать вызывает такую бурю эмоций, от гнева и ярости до полнейшего отчаяния и сокрушенной печали? «Как он мог?!» — горестно вопрошают потрясенные родители. – «Мы что, плохо его любили? Или, наоборот, избаловали? Почему этот ангел с ясными глазками нагло врет нам в лицо и даже не краснеет?».

Странные вы люди, ей-богу. Почему-почему… Потому. Возраст у него такой. Ну, и некоторые попутные обстоятельства.

«Патологические лгуны»

«Она патологическая лгунья! Вы можете ее продиагностировать и сказать, то у нее наследственность такая или что? Я уже что только не делала, и наказывала, и била, и рот мыла с мылом – ничего не помогает. Смотрит в глаза и продолжает врать!»

Она почти кричит, потом ее голос срывается, и она начинает всхлипывать. Я пока молчу, жду продолжения. Я не успела пока ничего спросить, ни возраст девочки, не темы ее безудержного …хм… творческого обращения с фактами, скажем так. Я только успела ответить «да?», и из женщины полилось.

«Она выдумает все: где была, что делала, с кем дружит, чем их кормили в саду. Какие-то замки, заколдованные принцессы, мальчик, с которым она целовалась, что папа приехал за ней на огромной белой машине, а вместо двигателя у нее дракон. Не, вы скажите – это шизофрения? Зачем она это выдумает? Чего ей не хватает? У неё все есть, мы ее любим, все ей покупаем, водим, как отбить это идиотское вранье?»

Вот, появились уже какие-то факты. Девочка садовского возраста (5,5 лет, как потом выяснилось), полная семья, есть старший брат. И она не врет, она фантазирует. В самом прямом смысле слова, как в старом рассказе Носова. Ничего особенного, обычные придумки маленьких девочек о розовых пони и облачных замках. Я бы напряглась, скорее, если бы этих историй не было. Что ж маму-то так штормит? Ведь она рассказывает так, как будто поймала дочь на расчленении котяток и поджаривании на свечке любимой бабушкиной канарейки. Бьет малышку и моет ей рот с мылом! Мне казалось, что подобные воспитательные меры ушли в прошлое вместе с публичными порками.

Читать больше статей детского психолога и ведущей вебинаров фонда «Измени одну жизнь» Катерины Деминой. 

Мама слегка успокаивается, делает несколько длинных судорожных вдохов-выдохов и рассказывает дальше, уже более повествовательно. «Мне таких трудов стоило вырваться… Из той нищеты, из той грязи, в которой мы жили, вот как в сказке «жили они в ветхой землянке», отец пил, потом сел за убийство по пьяни, нам стало немного спокойней, только мамка дралась очень, могла прям на пол повалить и ногами топтать. Ни за что, просто потому, что настроение плохое. За то, что колготки порвала или двойку принесла. Я очень старалась. Братика защищала, но его мать не так лупила, он дохлый какой-то был, не знаю, может, зашибить боялась.

А потом я встретила Игоря, на дискотеке, он на практике был в нашем городе, он сказал: «Ты такая красивая, у меня сердце замирает, когда я тебя вижу». Ну и все, мы уехали, сразу поженились, это было такое счастье! У него тоже семья та еще, отец военный, Гарик иногда по три дня дома не ночевал, боялся. В 14 лет сбежал, поступил сам в училище, где общагу давали. А теперь у него свой бизнес, фирма, международные контракты, поездки и все такое.

Вот я и не пойму, чего Юлька сочиняет! У нее же все есть, все-все-все, я о таком даже не мечтала! Да меня мать убила бы просто, если бы я хоть заикнулась о том, что стану известной актрисой и меня будут во всем мире в кино показывать».

Тут надо заметить, что девочку отдали учиться в профессиональную хореографическую студию, шесть дней в неделю по три часа, растяжки, станок, «что ты раскорячилась, как корова на лугу!» и прочие прелести советской балетной школы. То есть, похоже, идея блистать на красной дорожке Голливуда не такая уж беспочвенная и мамой, хоть и бессознательно, поддерживаемая.

И все же, спрашиваю я, о чем таком криминальном врет пятилетняя Юля? Что вызывает у вас самое сильное негодование?

«О другой жизни, — не задумываясь отвечает мама. – Как будто она не она, а заморская принцесса. И еще я очень боюсь, что она воровать начнет. Недавно из садика принесла кольцо. Настоящее золотое кольцо с настоящим камнем. Сказала, мальчик подарил. Я так ее отлупила, думала, она у воспиталки стащила.

Понесла кольцо возвращать, чуть со стыда не сгорела, а оказалось, что правда мальчик подарил, ему его мать отдала какое-то свое старое кольцо «для помолвки». Они ж там свадьбы каждый день играют. Тоже бесит».

В этот момент прекрасные черты молодой женщины как бы немного плывут и сквозь них проступает искаженное злобой лицо пропитой мегеры, ненавидящей себя, своих детей, весь этот мир, который так жесток к ней.

«Оксана, — пробую я вернуть обратно первоначальную собеседницу, — вот это сейчас кто говорил? Про бесит и воровать?»

«Мать. Почему-то она больше всего боялась, что я воровать начну. Не знаю, почему. Может, замечала, какими глазами я смотрю на других девочек, у которых и колготки белые, и банты, и портфель есть, и пенальчик с бабочками. У меня все было от добрых людей, старое, страшное, куртку носила материну лет пять подряд, со второго класса по седьмой. Ух, как она злилась, когда я из нее выросла!»

Ассоль из пьяной деревни

Постепенно, из всхлипываний и каких-то скрюченных рук, из зажатого кулаком рта, из странного сочетания модельной внешности и сиротской одежды, вылепляется, проявляется история умной, красивой и очень убитой девочки, которой не повезло родиться. Вот тот самый случай с Гадким Утенком. Была бы она как все девочки в том поселке городского типа: низенькая, крепенькая, горластая. С матерком, легко, махнуть стакан портвешка, легко завалиться с соседом- одноклассником, принести в подоле, терпеть побои пьяного мужа и самой махать сковородкой, когда он трезвый. Тащить все, что не приколочено гвоздями: Оксана вдруг вспоминает, что одноклассницы хвалились, кому что удалось вынести из магазина. Но она родилась высокая и тонкая, тихая, «слишком нежная», как говорила бабка.

Книги, редкие кинофильмы про «красивую жизнь», особенно «Алые паруса», какая-то на биологическом уровне непереносимость грязи. Как было со всем этим выживать в бараке? Так же, как Ассоль: уходить в фантазии. О прекрасном принце, который увезет в свою прекрасную страну, о волшебном замке, о милых, воспитанных, хорошо образованных детках, о собственной карете.

К слову сказать, сила желания Оксаны была такова, что она исполнила буквально все: не замок, но огромная квартира, оформленная в стиле детских сказок, большая машина, больше похожая на океанский лайнер, дети учатся в частной школе. Все сбылось.

Только Юлька, заррраза, врет. Не хочет быть милой девочкой в платье с оборочками, врет, а начинаешь ее ругать: губы подожмет, зыркает глазами исподлобья, и по всему видно, не раскаивается ни на волос.

Очень осторожно, тщательно подбирая слова, я начинаю объяснять Оксане разницу между «лгать» и «фантазировать», говорю о воображаемом друге, о том, что маленькие дети не умеют манипулировать, хотя и могут сильно выбешивать и провоцировать родителей. Потом я меняю тональность и очень строго, увесисто и авторитетно запрещаю бить малышку. Объясняю, как вред при этом наносится психике, как это калечит душу: причем обоих, и того, кто бьет тоже. И третьего участника, наблюдателя, в данном случае, сына это очень ранит.

Тут Оксана снова заливается слезами и сквозь рыдания слышно «Вот хоть бы раз! Хоть бы кто! Никогда!». Понятно, что она переживает сейчас собственную беззащитность, ужас ребенка, которого можно забить до смерти, и никому не будет дела до того. Соседи же знали, милиция знала, в школе тоже. Но никто не вмешался, не стал «лезть в чужую жизнь», не защитил. Мало того, сейчас, когда у Оксаны стало все хорошо, мать может в любой момент приехать без предупреждения и остаться хоть на полгода, потому что «я мать, я тебя вырастила, имею право». И она уступает, потому что и правда же – мать.

Очень тяжелое переживание.

Выплакавшись, Оксана вдруг садится очень прямо и говорит, отбивая слова кулаком по коленке: «Я не буду больше быть Юльку. Никогда». Опять плачет.

Господи, сколько же лет она держала в себе это море слез. Вот совсем некому было их принять, когда пыталась поделиться хоть с кем, люди или отшатывались, или пытались отвлечь. «Ой, да ладно, о чем тут вспоминать, сейчас-то все хорошо, а кто старое помянет…» Потому что находиться рядом с таким чудовищным насилием невыносимо. Сделать-то и правда ничего нельзя, а просто «быть рядом» у нас не принято. Может, под пьяную лавочку и получилось бы, но ни Оксана, ни Игорь не прикасаются к спиртному, помня о своем детстве.

В конце концов, совместными усилиями, мы приводим Оксану в какое-то подобие порядка, ей же сейчас детей из сада забирать, а она вся опухшая. Пьем водичку, делаем специальные дыхательные упражнения, пытаемся сформулировать, что получилось в мокром остатке. Очень мокром. На столике перед Оксаной высится гора скомканных плакательных салфеток. «Внутри как будто вот на столько же стало легче и свободней,» — вдруг говорит она, указывая на эту гору.

Мы еще раз повторяем выводы: фантазировать в детстве – хорошо и правильно, бить детей нельзя, плакать можно и нужно. Договариваемся о продолжении терапии. На прощание Оксана обещает вспомнить, о чем мечтала в детстве и рассказать об этом Юльке. Чтоб она не думала, что все врет.